Сибирские огни, 2013, № 3

Приобщившись к этой истине, Перегуд «победил смерть» духовно. «Посему мы не унываем, — говорит апостол Павел, — но если внешний наш человек и тлеет, то внутрен­ ний со дня на день обновляется» (2Кор. 4: 16). Этот евангельский текст проливает свет на «загадку» прощальной повести Лескова. Картина Апокалипсиса: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил её огнём с жертвен­ ника, и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии и землетрясение» (Откр. 8:5) — развёрнута в эпилоге «Заячьего реми­ за» в сцене грозовой «воробьиной ночи». Согласно народным поверьям, «воро­ бьиная ночь» с сильной грозой и зарница­ ми — время разгула нечистой силы. Это при­ родное явление осмыслялось в мифологи­ ческом сознании также и как время, когда удары грома и блеск молнии уничтожают нечистую силу [19]. Под пером Лескова эта картина выливается в христианско-философ­ ское обобщение, обретает поистине универ­ сальный, космический масштаб «небесной битвы» между добром и злом. Громаднейшие литеры «Глаголь» и «Добро», вырезанные Перегудом, освети­ лись «страшным великолепием» грозы и от­ разились повсюду — «овамо и семо». Две эти отдельно начертанные буквы сливаются в повелительный призыв: «Глаголь добро», то есть «Возвещай добро». Тем самым од­ новременно выражено требование неустан­ ной борьбы со злом. Так в последнем произведении «масте­ ра» метафорически исполняется мечта са­ мого Лескова — писателя-проповедника добра и истины, преследуемого цензурой: настоящее изобретение не печатный станок Гуттенберга, ибо он «не может бороться с запрещениями», а то, «которому ничто не может помешать светить на весь мир < . > Он всё напечатает прямо по небу» (IX, 590), на котором мечутся птицы в «воробьиную ночь». Образы птиц связаны не только с пред­ ставлением о небесной сфере и далёком про­ странстве. Одновременно в народном созна­ нии они символизируют души умерших. Атрибутика смерти постепенно нарастает к финалу повествования. Но без смерти не бывает и воскресения. Оноприй Перегуд, «в мудром безумии которого есть и поучение, и завещание, и пророчество о временах грядущих» [20], по­ стигнув истину, уже не может оставаться на грешной земле, он покидает земную юдоль — тут же совершает переход «в шатры Си- мовы», в «иное царство» — «Небесный град», царство Истины. Он переходит в иное качество, иное — духовное — измерение. В прощальной своей повести Лесков на новом духовном и эстетическом уровне под­ вёл итоги темам и проблемам, которые он разрабатывал на протяжении всего писатель­ ского пути. Духовное прозрение героя «Зая­ чьего ремиза» знаменует и обостренную духовную зоркость самого автора в финале его творчества. Так, Лесков переосмысли­ вает некоторые свои религиозно-нравствен­ ные представления: в частности, убеждение в том, что дело «честного писателя — слу­ жить тому, чтобы Царство Божие настало на земле как можно скорее и всесовершеннее» [21]. Царство Божие невозможно на земле, ибо, как сказано в Евангелии: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18: 36). Важная цель позднего творчества Лес­ кова — подготовка человека к выходу в дру­ гую жизнь. «Всё чувствую, как будто ухо­ ж у .» — говорил писатель в одном из по­ здних писем [22]. Происходит «раскрытие сер­ дца, просветление духа, отверзание разуме­ ния» [23]. Со смертью героя не заканчивается жизнь, он «растворён уже в других и в мире, а смерть-успение совершает свой вечный виток как смерть перед воскресением, уход перед возвращением, отчётливо смыкая ко­ нец с назревающим началом» [24], — так поясняется семантика мотива «ухода». По­ истине: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и вре­ мя умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное» (Еккл. 3: 1, 2). Так завершается «томленье духа» и про­ исходит его освобождение. Свершается па­ ломничество человека к своему священно­ му предназначению: «Им же образом жела­ ет елень на источники водные, сице желает душа моя ко Богу крепкому, Богу, благоде- явшему мне» (VIII, 91), —Псалтырь по усоп­ шему в лесковском «рассказе кстати» «Ин­ тересные мужчины» (1885) мог бы увенчать последнее земное творение писателя — итог его религиозно-нравственных раздумий протяжённостью в жизнь. Незадолго перед тем, как самому оста­ вить надетую на него на земле, как говорил Лесков, «кожаную ризу», писатель размыш­ лял о «высокой правде» Божьего суда: «со­ вершится над всяким усопшим суд нелицеп­ риятный и праведный, по такой высокой правде, о которой мы при здешнем разуме понятия не имеем» [25]. Ностальгия по «миру духовному» внушала Лескову веру в бес­ смертие души. Он приводил евангельский эпизод воскрешения Христом дочери Иаира: когда шли к дому, встречный проговорил, что она уже умерла, но «Иисус, услышав это, сказал ему: “Не бойся, только веруй, и спа­ сена будет”» (Лк. 8: 50). 165