Сибирские огни, 2013, № 3

менился < . > и стали у меня, як у тых, очи як свещи потухлы, а зубы обнаженный.. Тпфу, какое препоганьство!» (IX, 546). Перегуд, ужаснувшийся своему отра­ жению, видит в зеркале именно то, о чём предупреждал когда-то его родителей, реша­ ющих судьбу сына, умница-архиерей. Это образ колоритный, привлекательный, симпа­ тичный и близкий самому Лескову: «Быв по натуре своей одновременно богослов и реа­ лист, архиерей созерцаний не обожал <...>, а всегда охотно зворочал с философского спора на существенные надобности» (IX, 521). Священник наставляет: «Ещё что за удо­ вольствие определять сына в ловитчики! < . > “Се стражи адовные, стоящие яко аспи­ ды: очеса их яко свещи потухлы и зубы обна- женныі”» (IX, 522). Жуткий образ «адова стра­ жа» из библейской Книги Еноха настойчиво повторяется на протяжении всей истории маниакальной одержимости героя подозри­ тельностью, шпионством, доносами, пого­ нями за мнимыми «сицилистами» и «потря- сователями основ». Важно отметить, что портретная деталь «зубы обнаженныі» не только атрибут биб­ лейского чудовища-аспида — «адова стража», но и зоологическая черта животного облика зайца. В поверьях распространены представ­ ления о зайце как существе опасном и свя­ занном с нечистой силой. Перебежавший дорогу заяц сулит несчастье. Известны также былички о зайце-оборотне, наделённом де­ моническими свойствами, который «броса­ ется под ноги, заманивает в чащу, преследует человека или исчезает в вихре, с шумом, хо­ хотом или зловонием» [8]. Именно таков Пе­ регуд в его погоне за «потрясователями». Так подтекст повести не только снова отсылает к её названию, но и выполняет фун­ кцию трансформации фольклорных и хрис­ тианских мотивов в идейно-художественной структуре повествования. С христианской темой непосредственно связан эстетический аспект. В контексте вы­ раженных в «Заячьем ремизе» представлений о прекрасном и безобразном важно подчер­ кнуть мысль В. И. Ильина, высказанную в его статье о Лескове: «Бог — источник прекрас­ ных форм; быть безбожным — это не только значит быть безобразным, это значит умно­ жать вокруг себя безобразие» [9]. Перегуд в прямом смысле лишается сво­ ей человеческой сущности, окончательно схо­ дит с ума, когда выясняется, что «дерзновен­ нейший потрясователь» — его собственный кучер-орловец Теренька. «О, Боже мій милій! А кто же был я? Вот только это и есть неизве­ стно» (IX, 581), — горестно сетует потеряв­ ший свою личность герой повести. Свет истины потух для него. Неслучай­ но настойчиво повторяется портретная де­ таль — реалистическая и метафорическая одновременно: очи, «яко свещи потухлы». «Светильник для тела есть око, — наставляет Христос в Нагорной проповеди. — Итак, если око твоё будет чисто, то всё тело твоё будет светло; Если же око твоё будет худо, то всё тело твоё будет темно» (Мф. 6: 22-23). Перегуд-становой, погрузившийся во тьму духовную, безмерно далёк от того маль­ чика — церковного певчего, посвящённого в стихари, — каким он был, когда «перед все­ ми посередь дни свечою стоял и светил» (IX, 523). Теперь он утрачивает божественный свет «истинного человека», окончательно превращаясь в телесного «болвана», тёмную «зерцаловидную» тень. В эпизоде с молодой учительницей — «подозрительной» Юлией Семёновной («коса ей урезана, и в очках, а научена на все познания в Петербургской педагогии» (IX, 551)) — Перегуд, дабы разузнать, что скрывают тёмные очки, просит позволения посмотреть в её «окуляры» и ведёт себя по­ чти как в крыловской басне «Мартышка и очки». В подтексте произведения возникает новое зоологическое уподобление — с гри­ масничающей обезьяной. Перегуд начисто лишается своего пре­ жнего духовного опыта, забывает Священ­ ное Писание, которому был учён у архиерея, и попадает в преглупейшее положение, ког­ да пытается «вывести на чистую воду» стри­ женую, в «окулярах» Юлию Семёновну, зас­ тавляя девушку написать о том, что она думает о богатстве и бедности. Её записи, не узнав в них текстов Нового Завета: «забо­ та века сего и обольщение богатства заглу­ шают Слово, и оно бывает бесплодно» (Мф. 13: 22); «Не богатые ли притесняют вас, и не они ли влекут вас в суды?» (Иак. 2:6) — становой отсылает начальству как донос. «Вот наинесчастнейший человек, кото­ рый охотился за чужими “волосами”, а явил­ ся сам острижен. Какое смешное и жалкое состояние, и сколь подло то, что их до этого доводят» (IX, 582), — таково резюме автора. Уже будучи в сумасшедшем доме, Пе­ регуд верно трактует своё прежнее безумие, объясняя его причины «гордыней», «нена­ сытной жаждой славы» и «безмернейшим честолюбием» (IX, 543). Другими словами — «он впал в искушение» (IX, 538), забыв сло­ ва молитвы Христовой: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». Показатель духовного выздоровления — освобождения героя из сетей «бесовского наущения» (ловя «потрясователя», он сам был пойман и запутан в «сети», подобно при­ 162