Сибирские огни, № 12, 2010

Что-нибудь подобное я и ожидал. Свободный художник, денег нет даже на хлеб, только что не бомж, но зато как эффектно: «Я свободный художник, и этим все сказано». — Здорово! А на что ты живешь? — Продаю свои картины. — Хорошо платят? — Летом, когда туристический сезон, дела идут неплохо. Продаю поделки с видами. Обычно это наш Командорск и его окрестности на фоне вулканов, берего­ вые скалы на фоне вулканов, и просто вулканы, куда же от них денешься! Вот зимой тяжелее, мертвый сезон, вообще-то это даже хорошо, остается время на настоящее творчество. Только настоящее творчество никому не нужно, кроме меня самой да нескольких знакомых художников. — Ну, что ж, давай выпьем за твое настоящее творчество, чтобы оно понадоби­ лось всем! — Не уверена, что очень хочу этого, по крайней мере, сейчас. Несколько лет назад я еще мечтала об этом, а потом поняла, что все это просто пыль. Мы выпили за ее творчество, и я сделал вид, что поверил во всю эту лабуду, что ей не хочется стать знаменитой. Зачем же она пачкает красками свои холсты столько лет? Да она из кожи вон вылезет, если представится вдруг возможность выпрыгнуть из этой ямы, в которой живет, и рубануть побольше «бабок», для чего же еще нужна известность и популярность? — Хочешь, я нарисую твой портрет? — По-моему, это займет много времени. — Если карандашом, то быстро. Подожди, я возьму бумагу. — Не надо, Светлана. Лучше просто посидим. Допьем виски, тут еще немного осталось. Честно говоря, я не люблю эти карандашные портреты. Даже не знаю, почему. И автоматически не нравятся люди, которые их рисуют, а мне бы не хотелось портить о тебе впечатление, понимаешь? Нельзя сказать, чтобы это было правдой, на самом деле мне было совершенно все равно, рисует кто-то с меня карандашные портреты или нет. Это был чисто пси­ хологический ход, чтобы показать, что у меня есть какие-то принципы, такое произ­ водит впечатление на собеседника и вызывает уважение. — А ты ... В тебе что-то есть. Ты не пробовал писать рассказы? — Зачем? — Значит, не пробовал. Когда человек начинает писать, он не задает себе такого вопроса, просто в нем растет что-то такое, что выразить можно только на листе бумаги. — Светлана, ты путаешь меня с кем-то другим. Я моряк, пью много водки и все время ругаюсь матом, работа такая. И никакой поэзии в ней нет, а есть только нервы и ожидание, что когда-нибудь это все наконец закончится и начнется нормальная жизнь, хотя как она выглядит, эта нормальная жизнь, даже приблизительно, я понятия не имею. А ты говоришь: рассказы! — С чего ты решил, что творческие люди не пьют водки и не ругаются матом?— засмеялась Светлана. — Они делают это не меньше, чем моряки. — Может быть, — пожал я плечами. — Но это еще ни о чем не говорит. Между нами все равно ничего общего, мы как два полюса, такие мы разные. Это нельзя объяснить словами, нужно просто сходить в море, всего один раз, только не на борту круизного лайнера, а матросом рыболовного сейнера. — Ты думаешь, им не понравится? — Я думаю, они сбегут оттуда через неделю. И потом сочинят роман о море, так в нем ничего и не поняв. Давай сменим тему, у меня это море уже в печенках сидит, не хочу о нем даже вспоминать. Покажешь мне свои картины, не для туристов, а те, которые ты пишешь для себя? — Конечно. В каждой ее картине был только один сюжет — одиночество. Я видел в них тоску, безнадежность и усталость. Наверное, такие картины оставляли бы самоубий­ цы вместо предсмертных записок, если бы умели рисовать. АЛЕКСАНДР ГОЛУБЕВ ЗА ЧЕРНОЙ ПУСТОШЬЮ