Сибирские огни, № 12, 2010

я — хранитель Кутха и, если понадобится, буду ждать годы, это не важно, сколько пройдет времени. Он взглянет на меня своими яростными зелеными глазами. Ведь он бессмертен — Кутх, но даже бессмертие -— всего лишь крохотный осколок жизни в чьих-.то ладонях...» 5 Телефонный звонок вонзается в тишину квартиры. Он впивается в нее, как шип впивается в палец— пульсирующей болью. Я ставлю на стол недопитый чай и кладу книгу, не закрывая ее. — Алло, это Виктор Рязанов? — Да, я слушаю. — Будьте дома, сейчас за вами приедут. Короткие гудки. Всего одна фраза, и никакого недопонимания. Все предельно ясно. Значит, все-таки приедут. Вот так это и происходит. Страха нет. Только мгновен­ но возникшее чувство обреченности. Понимание того, что с этого момента ты со­ вершенно один. Маленький Атлант, в одиночку держащий свое небо. После отъезда Бурлакова я сжег всю самиздатовскую продукцию, которой он и Венька меня регулярно снабжали. Остался сборник Женькиных стихов, жечь кото­ рый у меня не поднялась рука. Но там была только безобидная лирика. Я хожу по комнате взад-вперед. Остается только ждать. Я включаю магнитофон и нахожу свою любимую песню. Гитара сплетает тон­ кую серебряную сеть, переливающуюся в воздухе. Надрывное звучание скрипки, словно полет воздушного змея, одиноко мечущегося высоко в небе. Перебор кла­ виш рояля каплями холодного дождя падает на лицо. Музыка расправляет в душе белый парус, он влечет куда-то, и ты скользишь вместе с ним. От ощущения полета замирает и ноет сердце, хочется чего-то странного и несбыточного. Где-то далеко вдали, за горизонтом, слышен голос поющего. Этот голос зовет за собой, обещая счастье или хотя бы надежду на него. И пусть ты знаешь, что все это продлится недолго, пока не закончится песня, так хочется ему верить и лететь вслед за ним, расправив парус, с тайным желанием чуда — а вдруг на этот раз не обманешься и успеешь, долетишь за горизонт, пока голос не замолчал. И обретешь, наконец, свое несбыточное счастье. Пленка заканчивается, магнитофонная бобина крутится вхолостую, шелестя ракордом. Одетый я стою у двери. В нее звонят. Быстро они добрались. Я открываю. В коридоре — очень высокий мужчина лет сорока в темном плаще. — Виктор Рязанов? — Да. — Капитан Зарубин. Комитет госбезопасности. Пройдемте в машину. Я оглядываюсь. На кухонном столе — недопитый чай и открытая книга облож­ кой вверх. Ремарк. «Время жить и время умирать». Я захлопываю дверь, и мы выхо­ дим из подъезда. У крыльца стоит серая, забрызганная весенней грязью «копейка». Переваливаясь на ухабах, мы едем по желтому таящему снегу выбитой глинис­ той дороги, которой я десять лет ходил в школу, а сейчас в институт. Мимо серой бетонной коробки элеватора с надписью «Алтай-69», мимо авторемонтных мастер­ ских и никогда не спящей проходной торгового порта. Мимо всей моей беззаботной жизни. По этой дороге мы бегали на бухту, туда, где кормой к берегу и сейчас стоит изрезанньгй автогеном, лишенный мачт и надстроек, воспетый когда-то Маяковским, старьгй пароход «Теодор Нетте». Офицер ничего не говорит, глядя перед собой, он крутит баранку. Я тоже молчу. Мы выезжаем на центральную дорогу и несемся по мокрому асфальту, обгоняя автобусы и грузовики. — Тебе не интересно, куда мы едем? Почему ты не спрашиваешь? Интересно ли мне? Это, наверное, шутка. Я пожимаю плечами: АЛЕКСАНДР ГОЛУБЕВ ШгГу, ЗА ЧЕРНОЙ ПУСТОШЬЮ