Сибирские огни, № 12, 2010

АЛЕКСАНДР ГОЛУБЕВ ЗА ЧЕРНОЙ ПУСТОШЫО Площадь похожа на чистый белый лист бумаги, наискосок перечеркнутый строчками наших следов. В конце строчек — мы с Венькой, словно два восклица­ тельных знака. Мы ждем автобус. Снегопад уже закончился. На дальнем краю пло­ щади с пьедестала Ленин со свежевыпавшим на голову сугробом седых волос при­ стально и внимательно смотрит на нас. Лохматое лиловое небо так низко, что до него можно добросить снежком. Венька экипирован грубым шерстяным пальто и порыжевшей кроликовой шап­ кой, которая когда-то считалась коричневой. В его наряд также входят новенькие башмаки малинового цвета сорок пятого размера. Накануне, точно такие же, я видел в магазине уцененных товаров по цене три рубля за пару. Мы стоим и разговарива­ ем о высоких материях в ожидании автобуса, а в его чудесных уцененных башмаках отражается свет уличных фонарей. Наш разговор прерывает появление из тьмы остановки нетрезвого мужика, та­ кого же помятого, как и Венькины брюки. Мужик просит закурить. Лицо Веньки неожиданно становится озабоченно-глупым. Дернув худым задом, он нелепо присе­ дает, задирает полы пальто и суетливыми движениями принимается рыться в карма­ нах брюк. Ничего не обнаружив и испуганно вытаращив глаза, торопливо обыскива­ ет пальто — сначала наружные карманы, потом внутренние. Он проявляет такое рвение в поисках, что мужику уже стало стыдно за свою просьбу закурить. Убедив­ шись, что и в пальто сигарет нет, Венька оттопыривает полы и вторично проходится по карманам брюк. Мужик заворожено смотрит на эти конвульсии и безропотно ждет. Наконец Венька выпрямляется и виновато разводит руками. Ошеломленный мужик, покачиваясь, отходит в сторону. — Слушай, ты ж не куришь! — вдруг вспоминаю я. — Правда? — неискренне удивляется Венька и ухмыляется: — А я так старал­ с я ... Забыл. Память ни к черту. — Память? А тебе за такие фокусы морду еще не били? — Пока нет. Тут главное — вовремя остановиться. Ты лучше стихи послушай. Венька отставляет ногу и простирает руку вдаль: Город рыбачий наш пьет, и что ж, Писать о любви у ночного столика? Тогда, когда город под вечер похож На синий и длинный лик алкоголика! В полупустом салоне автобуса Венька ведет себя, как получивший визу на вы­ езд из страны диссидент. Он громко и с наслаждением читает свои стихи, перемежая их со стихами Бродского и Галича. Цитирует «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына... Насчет слабой памяти он нагло врал. Недавно при мне он прочитал страницу текста и тут же совершенно безошибочно воспроизвел ее по памяти. Уникум. Проезжая мимо обкома партии, он, заливаясь смехом, рассказывает, что позав­ чера написал туда письмо о плачевном положении свободы слова и совести в нашей стране, о сбитом южнокорейском Боинге и о своем несогласии с войной в Афгани­ стане. — Слушай, Венька, тебе не кажется, что в твоей голове не мозги, а винегрет? — не выдерживаю я наконец офигевших взглядов оборачивающихся пассажиров. Венька косит на меня свои сумасшедшие глаза и довольно ржет. У Женьки Бурлакова собственный домик в районе, именуемом «Копай». Это на самом краю города, неподалеку от тюрьмы. До войны люди рыли здесь землянки и в них жили, отсюда и название — «Копай». Огород Женькиного дома выходит на берег бухты Бабья. Бухта печально известна тем, что в тридцать седьмом году на ее середину баржами вывозили врагов народа, расстреливали и сбрасывали в воду. Женьке Бурлакову стукнуло тридцать три. Он небольшого роста, имеет бород­ ку, небольшой животик, не пьет, не работает и гордится своим возрастом Христа. Живет он с художницей-оформителем кинотеатра «Океан», которая старше его на пять лет. Она кормит Женьку и свою двенадцатилетнюю дочь. К такому положению дел Бурлаков относится нормально: — Работа убивает творчество! Свободный художник не может быть наемным рабочим.