Сибирские огни, № 12, 2010

значительным лицом и зачесанными назад гладкими волосами. Он в сером костю­ ме. Белая рубашка и галстук в красно-синюю полоску. Сударев солидно занимает свое место во главе длинного стола и так же солидно здоровается: — Я вас приветствую, уважаемые поэты и прозаики нашего лито. Как обычно по вторникам, мы собрались здесь и, надеюсь, с пользой проведем это время... В прошлый раз мы решили обсудить стихи Сережи Лосева. Кто начнет?.. Я думаю, Петр Прохоренко. — Давайте я, — соглашается широкоплечий сорокалетний мужчина с военной выправкой. — Буду говорить прямо и откровенно, пусть уж Сергей не обижается. Начну с того, что стихотворение уважаемого мною поэта Сергея Лосева «Предчув­ ствие весны» абсолютно не отражает своего названия. И вообще вряд ли можно назвать стихотворением три четверостишия, без всяких на то причин объединенных в одно целое. Первая строфа. Цитирую: «Я осенью мчался в сады, набивая в карма­ ны плоды». Как можно мчаться и одновременно набивать карманы? Плоды... Мо­ жет быть, это плоды глупости? — Да тебе вообще нельзя давать стихи на рецензию! — вскакивает багровый Лосев. — Я еще не закончил цитату, — хладнокровно сообщает Петр. — Продолжаю цитировать: « Это было порой голубой, велосипед был тоже такой!» Что это за голубая пора и при чем тут велосипед? У меня нет слов. — А нет слов, так и нечего говорить, — рычит автор. — Я же предупреждал, что говорить буду прямо, то, что думаю. В начале вто­ рой строфы автор обращается к природе: «Ах, пора нам взбодриться, пассат!» Я понимаю, что пассат — это ветер, но когда читаешь эту фразу, на ум приходят не очень красивые ассоциации. Ведь стоит только добавить мягкий знак... — Я уже и сам поменял пассат на муссон! Нужно читать: «Ах, пора нам взбод­ риться, муссон!» — нехотя сознается Лосев. — Тогда лучше. Н-да, так вот... В последней строфе Сергей хочет сбросить тяж­ кий груз сомнений и забраться в райские кущи грез и сновидений. Заманчивое пред­ ложение, но хотелось бы поподробнее узнать, как забраться в эти самые райские кущи? Я тоже туда хочу, но дороги не знаю... Короче говоря, в целом — стихов нет. Есть набор штампов, из которых сконструированы по плохому шаблону стихи. У меня всё. — Это не критика, это издевательство, вот что это такое! Ты сам хоть раз свои стихи у нас на лито читал? Всё в какие-то журнальчики пытаешься пропихнуть, да в газетки. А ты сюда их принеси, мы их тут все вместе обсудим, тогда и посмотришь, как это— когда тебя вот так вот издевательски... — Успокойтесь, товарищи поэты, — снисходительно вмешивается Сударев. — Не надо волноваться... Кто-нибудь еще желает что-то сказать по поводу творчества Лосева?.. Нет? Ну, хорошо. Я думаю, что Сергею нужно еще поработать над своими стихами. Конечно, они сыроваты, но стихи все-таки есть, так же как есть и способно­ сти. Так что, Сергей, не принимай близко к сердцу критику. Кстати, Петр был сегодня несколько резковат... А сейчас свои новые стихи хочет прочитать Наталья... Прости­ те, Наталия Векшина. Пожалуйста, Наталия! Высокая бледная женщина, с влажно мерцающим взглядом и распущенными по плечам волосами, распевно читает: Мутно-желтые узкие лица Фонарей, фонарей, фонарей... Черной ночи взвилась кобылица Из неведомых звездных полей. И сверкнула подковой стеклянной, Тонкий месяц блеснул и потух. Для любви нашей мглистой и странной Усмирила я гордый свой д ух... — А что! — одобрительно смотрит на поэтессу Сударев. — Очень неплохо. И образно: стеклянная подкова, тонкий месяц... Мне кажется, напоминает Блока... Вы мне, пожалуйста, передайте рукопись, я думаю, будем готовить в печать. АЛЕКСАНДР ГОЛУБЕВ ЗА ЧЕРНОЙ ПУСТОШЬЮ