Сибирские огни, № 12, 2010

СЕРАФИМ ¿¡ЯШ КРАСКИ ВРЕМЕНИ Сам сидит в доме, сетки плетет на продажу — сетки-то у него знатные, даже рыбнадзор их не режет, себе инспектора забирают. Видят, конечно, Михалыча рабо­ ту, но не пеняют ему. Понимают: мастер. А он и не стыдится за свой труд, знает, что лучше него никого в плетении нет. К нему даже в ученики набивались, секреты распознать, да не любит этого Михалыч, только жене и показал, как с крючком управляться, как узлы нужные вязать. По­ учить, конечно, ее пришлось — и пряжкой флотовской, и так, затрещинами. Однако ж, теперь копеечку и она в дом несет, хоть ей Михалыч не разрешает свой фирмен­ ный знак ставить на край сетки— хитрого такого голыша-малыша из лески, на свин­ чатку намотанной. Ну а как пятница настает— туту Михалыча перерыв, давно заведено. Соберет с утра все, что в коробе накопилось, увяжет пищащих слепышей в мешок, закинет в него припасенных камушков да на притоку идет. А там уж — в воду, куда ж еще. Как-то, давно уж, встряла в это дело Наталка — молодая была, не получала должного укора от мужа, жалел ее, сироту. Но тут решил не миндальничать: поучил раз тем же ремнем с пряжкой — боле не понадобилось, вняла. Теперь-то и не лезет, знай себе, нахваливает добытчика. Бывало, правда, дрянь какую принесут в сенки — шоколадных батончиков или апельсинов. На что они Лиху: сам сладкого не ест, зубы бережет — все сохранил, как один, хоть уже шестой десяток идет. Наталья — как он, во всем с ним согласна, тоже без сладкого живет. Своих деток им не дал бог, а чужим раздавать — много чести. Хоть выбрасывай. Ну а в субботу у Михалыча баня заведена. Да не своя, свою он не любит— топи ее, бди. Идет в общественную, где с утра женский день, а уж после обеда — только мужикам положено. И вот тут-то Лихо отдыхает за всю неделю, косточки распарива­ ет, парку поддает да суставы разминает. Ну и, как положено, водочкой греется с мужиками, глядя, как молодые бегают в парную снова и снова. Сам-то уже хлестать­ ся не идет, сердце бережет, хоть и не сдавало оно пока. Водка у него своя, на клюкве настоянная— тоже в сенках оставили туесок, вот в дело и пошла ягода. Ну, а коли не хватит в разговорах да думках употребленного, банщик Колька из своих запасов достанет, это уж как пойдет. Одно худо: поначалу Михалыч под водочку-то веселится. А уж когда остается в раздевалке совсем немного стариков-сверстников -—тут его и разъедает вечная тос­ ка— по мальчонке плачется, мечту свою сокровенную всем подряд выдает. Жалит­ ся, что валеночки бы сам ему катал, да на реку с собой брал. Научил бы плести сетку, рыбу правильно потрошить, чтобы горечь во вкус не попала. Ну плачет и плачет — кто ж ему чего скажет. Тем более что под такой плач и поить он на свои начинает— грех отказываться. А балабольство Лиха можно и мимо ушей пропускать, за дармовое-то. Только Кольке-банщику удивительно. Все ведь знает Михалыч, во все вникает, везде и всем себя мнит. Да только того не знает, что раз в полгода, как по календарю, выскребывает себя Наталка, подчистую выскребывает. Сеструха-то у Кольки в боль­ ничке работает, нянечкой, сама дивится, да молчит уж, только Кольке и сказала. Да и пусть их, у каждого свои потемки. А Михалыч дождется в бане последнего уходящего, соберет свои тряпки, натя­ нет кальсоны и побредет к себе — чистым да выплаканным. И на сегодня-завтра больше никаких дел, только кроссворды да телевизор. А уж с понедельника — все заново, труды и заботы. Некому их переделать за него, понимает это Михалыч. Ну да — справится. А там, может, Наталка и помощника народит — сорока ведь еще нет. Да и сам он — хоть куда. Только бы не забыть мешковину в коробе перестелить. Понесут ведь с утра, да в сенки поволокут дачки. «Лихом» марать каждый горазд, а как до дела — так в сенки...