Сибирские огни, № 12, 2010

АНДРЕИ УГЛИЦКИХ «¡Ш* АНГЕЛ ЗА ЛЕВЫМ ПЛЕЧОМ к наказанию официальному добавлять еще и «женский фактор»... Долота предста­ вил себе все, что выслушали от жен своих «долгорукие» и «Болконские» за Сибирь свою многолетнюю, и почему-то поежился. Загудел лифт. Надсадой электромоторов, шуршанием шкивов, ритмичными сту­ ками тросовых барабанов, периодически случавшимися глухими ударами лифтовых кабин о какие-то выступы шахт на «проблемных» этажах, мешая Долоте думать, не давая сосредоточиться. Что-то очень важное зрело внутри Долоты, как нарыв. Но, словно не видя открытых настежь дверей, топталось где-то внутри, возле самого входа в сознание... Он глянул в площадочное окно. Далеко внизу, там, в центре двора, как муравьи, суетились, копошились крошечные черные фигурки— дети лепили из свежевыпав­ шего снега бабу... Наблюдая за копошащимися в снегу детьми с высоты своего пятнадцатого этажа, Долота долго еще не мог выйти из темы: «Эх, досталось, конеч­ но, мужикам — не приведи, Господи!..» Сигарета горчила, как жизнь. Долота попробовал было пускать кольца табачно­ го дыма, да не пошло что-то. Сигаретный дым змеился и, завиваясь, тянулся к потол­ ку, чтобы растаять, кануть в никуда, без следа. Вздохнул, махнул рукой и поплелся в квартиру... Все вещи и предметы из чего-то состоят. Вода — из водорода и кислорода, сера — просто из серы, воздух — вообще не что иное, как смесь газов. Николай Петрович Долота процентов на пятьдесят отлит был из червонного золота пример­ ного семьянина, на пятнадцать — из неуемного желания докопаться до жизненной правды, и на оставшиеся тридцать пять — из наивного стремления разобраться в себе. Эти-то тридцать пять чаще всего и подводили его под монастырь... Будильник начинал орать и буянить ровно в шесть тридцать. Точнее — будиль­ ники. Потому что было их аж целых три! Первый, основной, дремал в засаде, в изго­ ловье, на прикроватной тумбе. Желтый, как цыпленок. Но, дождавшись часа своего, голосил как заматерелый петух... Несколько секунд спустя на подмогу ему прихо­ дил дрейфующий неподалеку, в том же квадрате тумбового «моря», мощный айс­ берг мобильника. Он взвывал корабельной сиреной, вибрируя, бился, как припадоч­ ный во время приступа, дрейфуя по полированной поверхности тумбы к самому краю, рискуя однажды навсегда низвергнуться... Последним в дело вступал хитрый и осторожный «японец» — будильник новеньких наручных японских часов Долоты. Будучи «буддистом» по природе своей, был он самым миролюбивым и необреме­ нительным — в указанное время деликатно выдавливал из себя двенадцать натуж­ ных каловых орешков звуковых сигналов и, с чувством выполненного долга, смолкал до следующего утра, не докучая более хозяину. Но, если уж быть честным до конца, следует сказать, что герой наш все же почти всегда просыпался сам, минут за двадцать до назначенного срока. Повинуясь внут­ ренним часам. Просто лежал в темноте и просто думал. Обо всем. О жизни, о пред­ стоящей работе, о том, что нужно обязательно сделать сегодня, а также о том, чего нынче делать нельзя, невозможно ни при каких обстоятельствах... Остановив «засветлоподъемники», Долота замирал, прислушиваясь к ровному дыханию супруги. Потом аккуратно сползал с дивана, верно служившего в течение последних пятнадцати лет супружеским ложем чете Долот, и тупо топал в ванную... Зарядки он не делал и спортом не занимался. Почему? А с какой стати? Долота давно понял, что если написано на роду умереть здоровым, то и умрешь здоровым, а если же больным — тогда предстанешь перед Всевышним больным. Вот, собственно, и весь выбор. Вся диалектическая правда жизни. Потому что от чего-то ведь все равно рано или поздно умирать придется. А если так, то и дергаться не стоит. В общем, формально являясь христианином (по факту крещения), Долота, конечно же, был ни кем иным как фаталистом. Мало того, догадывался он, что именно фатализм и явля­ ется той самой фактической, по-настоящему востребованной сердцами и умами, «религией» основной массы россиян: миллионов и миллионов христиан и мусуль­ ман, буддистов и атеистов, коммунистов и демократов, записных государственников и прожженных сепаратистов. Почти всех, словом. Потому что в непредсказуемой стране, шарахающейся из одной крайности в другую, быть фаталистом значило дать