Сибирские огни, № 12, 2010

Любопытно, что писатель Медведев вполне отдает себе отчет, почему не полу­ чился его роман о социологах, на который он возлагал большие надежды: «Там было слишком много любви, причем непонятно, кто кого и за что любит...» Осталось теперь писателю Никифорову понять, что это один к одному относится и к его роману «На­ следник». «Непоняток» в этом произведении хва­ тает не только по линии любовных отноше­ ний. Роман и без них во многом невнятен. Как и большинство его персонажей вместе с главным героем. Долго, например, недоумеваешь по поводу названия романа, пока, наконец, че­ рез три четверти текста, не узнаешь, что Медведев становится наследником огромно­ го состояния, нажитого несколькими поко­ лениями Фейгинов, о чем и сообщает Юрию Лев Наумыч Фейгин, фактический его отец и последнее звено этой еврейской династии, уходящей корнями вглубь веков и европейс­ ких просторов. Правда, выросший в социа­ листическом обществе и воспитанный совет­ ской системой, Медведев не очень-то раду­ ется наследству. «...Я понимаю наследство так, — говорит он. — Мне подарили целый мир — вот это и есть мое наследство. Вот эта река. Эти облака, луна...» Однако же с радо­ стью уезжает на стажировку в Европу, где и теряются в итоге его следы. Последняя глава романа как раз и по­ священа путешествию Медведева по стра­ нам Старого Света. Глава написана в форме дневника Юрия и фактически повторяет зна­ комые по прежним путевым очеркам Ники­ форова заграничные впечатления. И снова встает вопрос, а нужна ли была вообще эта беготня по Европе в свете основной художе­ ственной задачи произведения? Вопрос не­ простой. Прежде всего, потому, что с тру­ дом угадывается сама эта задача. В финале романа, очень, надо сказать, торопливом, скомканном, психологически и художественно малоподготовленном, как бы подводя черту под собственной судьбой, Медведев в своем дневнике записывает: «Я с таким трудом, с такими жертва­ ми — увы, не только своими, — выстроил целую систему приспособления к миру, к жизни, к хаосу, я назвал ее Игрой, и вот она рухнула, потому что рухнул тот мир, кото­ рый я пытался расчертить на квадратики, как шахматную доску. Я и ангел, и злодей, я и русский, и еврей, мотаюсь между порядком и анархией, между Торой и Авось, между трудной истиной и сладкой ложью; я приду­ мал оправдание себе, своей трусости, свое­ му бегству от жизни и от людей; а если я не нужен им, то не нужен и себе; если б я был русским, я бы ушел в алкоголики или в мо­ нахи; если б я был евреем, я бы стал великим ученым или богатым финансистом, но я по­ лукровка, я труслив и бездарен, во мне живет несовместимое наследство двух раз­ ных миров, двух великих народов...» Все оттого, что полукровка? Темы по­ лукровок Никифоров касается в романе вскользь, походя, хотя тема на самом деле очень больная и серьезная и в судьбе глав­ ного героя немаловажная. Да и мысль о не­ совместимом наследстве двух разных миров очень спорна (у Р. Нотмана, например, в романе «Полукровки» на сей счет иная точ­ ка зрения), и требует достаточно убедитель­ ных аргументов, которых у Никифорова как раз, увы, нет. И еще записывает Медведев в дневнике прежде, чем навсегда исчезнуть: «Я выби­ раю жизнь! Я отвергаю крохи наследства... Я выбираю... весь мир, который в каждое мгновение воплощается в той, которая с то­ бой сейчас, которую ты любишь сейчас, хо­ чешь сейчас, выбираешь сейчас!» Взгляд на женщину как на каплю, отражающую океан жизни. Нечто подобное было и у таких зна­ менитых эротоманов, как Мопассан или Бу­ нин. С той разницей, что классикам при их мастерстве и одной капли хватало, чтобы через нее разглядеть и передать в тончайших лирико-психологических переливах большой мир. Для Никифорова и героя его романа понадобился целый «женский» ливень, сквозь водяную завесу которого мир остал­ ся смутен и зыбок. Как смутен и финальный уход Медведева в никуда. Я не случайно вспомнил о мастерстве классиков. Ясность мысли и цели, при бе­ зусловной образности, простота и внятность создаваемой картины, прозрачность и эко­ номность языка — вот, напомню, фундамент этого мастерства на пути к достижению ху­ дожественной гармонии. Но именно его, видится мне, Никифорову в романе и не до­ стает. Хотя, с другой стороны, отдельные блестки вышеназванного мастерства по ро­ ману рассыпаны. То тут, то там автор «На­ следника» демонстрирует и зоркую наблю­ дательность, и умение создать образ, харак­ тер, найти оригинальную точную деталь, и некоторые другие характерные признаки литературного таланта... Но все это, увы, в «блестках» и остается. Возможно, потому, что, говоря словами И. Бунина, одного из любимых писателей Никифорова, он не «поймал звук». Или «поймал», но не тот. А, может, подвел выбранный прием — изобра­ жать жизнь, как поток. Это, конечно, удобно. Не надо думать о композиции, архитектуре своего художе­ ственного здания. Поток он и есть поток, вби­ рает все, что попадается на пути: картины текущего бытия, факты, наблюдения, раз­ мышления, эмоции, попутный мусор и грязь... Никифоров уподобляет жизнь дви­