Сибирские огни, № 12, 2010

ный страх», тоже к классовости отношения не имеющий. Тихменев и того хлеще — делает медвежью услугу, хваля за то, от чего Зазуб­ рину надо избавляться: от «ломающихся от засохшей крови страниц», «кровоточащих сосудов», того, чему подводит итог, больше похожий на приговор: «Уберите из “Двух миров” кровь, кошмары, садизм, и вы сни­ зите эффект на 75 процентов». И тут бы Зазубрину, по Курсу, включить самокритику: «Ведь это же обыватель расхваливает не­ достатки моего романа, потому что он в революции видит только кровь и кроме того, питает, по-видимому, личное при­ страстие к художественной кровяной кол­ басе». Раз найденный образ, по закону фелье­ тона, Курс использует на всю катушку. Про­ дукт — аппетитный, требующий большого поваренного искусства и кропотливости, хоть и без изысканности (согласно кулинар­ ной книге, «шкурка с окороков и шпика, сви­ нина, лук, крупа» в специальной «кишечной оболочке») — он превращает в дубинку, ко­ торой отхлестывает Зазубрина за «классовую неопределенность» (цитата из статьи Тихме- нева) и «обывательское недомыслие». По сути, идеолог «Настоящего» не оставляет писателю, и не только Зазубрину, права на художественную литературу как продукт, более или менее съедобный для читателя. Он завещает Зазубрину изготавливать, а чита­ телю потреблять преснятину идеологически дистиллированной словесности — очерков, публицистики, критики без жизни, показан­ ной в ее полнокровности. Без «крови», кото­ рая только и питает жизнь и искусство. За­ зубрин показал жизнь людей в эпоху Граж­ данской войны, т.е. деления на два мира, во плоти и крови. Отними «кровь» — останет­ ся просто «колбаса», т.е. продукт еще более искусственный, чем колбаса кровяная. Курс подобными соображениями не затрудняется. Перед ним четкая идеологичес­ кая задача — обескровить идеологически пошатнувшегося пока еще соратника, заме­ ченного еще в одном грехе: слишком много стал печатать себя, о себе, повторять свою фамилию, вот и в «Заметках о ремесле» за­ маскировал себя «лит. приемом». «А мы-то размечтались о том, как писатель Зазубрин мог бы агитнуть своего странного, свихнув­ шегося на расстрелах, приятеля!» Тут-то и повеяло, наверное, на Зазуб­ рина отставкой, мелькнула «черная метка». Ибо прием срывания маски («моего прияте­ ля») — это и есть разоблачение замаскировав­ шегося врага, ставший популярным в годы репрессий. На Зазубрине он сработал: через два месяца его изгнали из «СО», а на Горьком споткнулись, причем, серьезно, вплоть до зак­ рытия «Настоящего» и роспуска его сотруд­ ников. Но пока еще 1928 год, и Курс, а также «настоященцы» И. Шацкий и Б. Резников, ав­ торы уничтожающей Зазубрина и «СО» газет­ ной полосы в «Советской Сибири» с казня- ще-аршинным, жутким заголовком «КОМУ СВЕТЯТ “СИБИРСКИЕ ОГНИ”?» могли тор­ жествовать. Потворствующий всяким сомни­ тельным «товарищам» из стана «враждебных классов», политически и морально не устой­ чивый «беллетрист» и сомнительный комму­ нист повержен и деморализован еще до сво­ его официального отстранения от журнала и своей должности в нем. Зазубрин ни чем не ответил клеветни­ кам. А, может, оппонентам? И ничего ответ­ ного, гневно-оправдательного, разящего не написал, потому что... они были правы? А вдруг и, правда, его «Два мира», а заодно и «Щепка» — «кровяная колбаса»? И зачем Тихменев написал: «Будучи призван к “СО”...», как будто к миссии какой-то. Если бы Курс это не высмеял, не остановил, гля­ дишь, и до культа личности бы докатился. А разве не прав был уважаемый Оленич- Гнененко, коммунист-подпольщик, поэт, зав. отделом печати, когда писал о нем, уподоб­ ляя одному из героев романа Г. Сенкевича: «Однообразный и безнадежный, как Саха­ ра, фильм: Заглоба в рассказе почтительно­ го беллетриста, Заглоба в трудах кропотли­ вого исследователя (т.е. Тихменева. — В. Я.), Заглоба в рецензии дружественного Фаль­ стафа (т.е. Правдухина. — В. Я.), Заглоба сам о себе, Заглоба в стихах, прозе, в городе, де­ ревне, в халате, без халата. Заглобой начи­ нается, продолжается и заканчивается ре­ дактируемый Заглобой журнал. Заглоба выпирает из журнала. Точь-в-точь: поросе­ нок жареный, поросенок холодный в смета­ не, поросенок с кашей. Только зачем же все сразу! Товарищ Заглоба, то бишь...Зазубрин. Помним. Чтим. Помилосердствуйте!» Только признав слова Курса и Оленича не клеветой, а правдой, Зазубрин мог так бессло­ весно покинуть «СО». Точнее, убежать на Ал­ тай, не встретив у коллег и соратников под­ держки. И пока он в алтайском селе Кутиха пытается осмыслить происшедшее, они под­ готовят «Обращение правления ССП ко всем членам союза и писателям, работающим в Сибири», покаянное, покорное («Разделяя пол­ ностью точку зрения Резолюции Крайко­ ма. ..»), подписанное всеми, от Итина до Коп- телова, извиняющее Зазубрина (а также Голь­ дберга и Урманова), якобы по уважительной причине находящегося «в разъезде» и якобы потому не могущего «сообщить о своем жела­ нии присоединиться к “Обращению”». Этот верноподданнический документ мог подействовать на Зазубрина сильнее резкостей Курса и Оленича. Их он мог при­ нять, раскаиваясь в своем «культе личнос­ ти» и «кровяных колбасах» своих романов, а «Обращение» могло его разгневать, внушить