Сибирские огни, № 12, 2010

2. «Молодая ласковость» И тут повод появился. Надежда Черто­ ва, которая была тогда штатной сотрудницей «СО», отправила в декабре все того же 1927 года письмо Горькому, в которое она вло­ жила, как вспоминала потом писательница, свою «новеллу, написанную от руки на па­ пиросной бумаге». Горький на письмо от­ ветил как всегда с точной критикой и мудры­ ми советами («Рассказ написан бойко, но он был бы лучше, если бы Вы написали его про­ ще, суровее»). А вместе с ответом прислал ту самую «Рецензию» на книгу стихов Исаковс­ кого, о которой уже упоминалось, и настой­ чивую, повторную просьбу о присылке ему в Италию «СО». Тут-то и пришлось ответить Зазубрину. Чтобы Горький не запомнил Чертову как редактора «СО». Тем более что отношения между ней и Зазубриным весьма осложни­ лись. Были ли причиной межгрупповые тре­ ния (Чертова, напомним, числилась в Си- 6АПП) или личная неприязнь, сказать уже невозможно. Она оставила о своем «сибог- невстве» небольшие воспоминания, которые дышат просто арктическим холодом по отно­ шению к Зазубрину. С годами, видимо, более чем прохладное отношение к редактору «СО» не изменилось, если не ухудшилось. Хотя надо учесть и время публикации очерка: 1947 год («СО», № 1), за девять лет до реабилитации Зазубрина. (Вопрос в другом: почему и в 1961 году, т.е. уже после реабилитации За­ зубрина, в книге «Горький и Сибирь» этот очерк был перепечатан без изменений?) В воспоминаниях о Павле Васильеве (60-е годы), кстати, Чертова писала о Зазуб­ рине куда мягче. Здесь же он даже не назван по имени: «Я приехала в Новосибирск в 1927 году, одержимая волнующей мечтой встре­ титься здесь с Лидией Николаевной Сейфул- линой... Когда с понятным волнением я впер­ вые пришла в редакцию “СО”, помещавшу­ юся тогда в одноэтажном кирпичном здании на Красном проспекте, меня приняла не Сей- фуллина, а совершенно не известный мне литератор. Перелистав тоненькие тетрадки моих рассказов и узнав, что я приехала из Поволжья, он с пристальным и холодным любопытством посмотрел на меня и насмеш­ ливо сказал: “— Стало быть, вы навозная? — Так сибирские крестьяне называют приве­ зенных из “Рассей” переселенцев”. Чуть по­ молчав, он добавил: “— В ваших рукописях чувствуется запашок сейфуллинского “Пере­ гноя””... Манерно-вычурная ирония его так царапнула по сердцу, что я не смогла даже обрадоваться, когда он сказал, что рассказы мои, вероятно, “сгодятся”. Мне подумалось, что острота его была преднамеренной, и смысл ее был такой: “Имей в виду, ты чужая здесь” ...» Сколько в этом отрывке действительно мемуарного, 1927 года восприятия Зазубри­ на, а сколько «навозного», из глухого 1947 года привнесенного, сказать трудно. И, как бы ни соблазнительно было бы сказать, что второ­ го больше, все-таки этот полумемуар отража­ ет отношение определенной части литерато­ ров, не обязательно молодых, начинающих, к Зазубрину. Иначе бы не перешли они потом все на другую сторону баррикад в июне 1928 года, подписав известную антизазубринскую Резолюцию Сибкрайкома. А это уже факт нео­ споримый. Впрочем, и в московском его жи­ тье антипатии бывших коллег и друзей нет- нет да и появлялись. Чертова в тех же воспо­ минаниях рассказывает об одном таком слу­ чае, снова не называя имени Зазубрина, ко­ торый тогда работал в одном крестьянском журнале: «Один из сотрудников “Колхозни­ ка” (и вместе с тем, увы, бывший сибогне- вец) заметил с неосторожной самонадеянно­ стью: — Я читаю “Клима Самгина” и, нуж­ но вам сказать, Алексей Максимович, осно­ вательно почеркал его карандашом». Горь­ кий, пишет мемуаристка, отреагировал «на­ стороженно, холодновато». Он «слушал за­ пальчивую, не совсем связную речь», а потом бросил снисходительную фразу «с едва уло­ вимой насмешкой». Знала ли Чертова всю историю взаимо­ отношений Зазубрина и Горького, о начале их переписки, о спасительном приглашении бывшего редактора «СО» в Москву, об ис­ кренней уважительной преданности без ле­ сти и лукавства, наконец, о неоправданной гибели Зазубрина в репрессиях 1937 года? Может, и могла бы узнать, но вряд ли хотела, интересовалась. По крайней мере, в те доре- абилитационные годы. Как бы то ни было, именно письмо Чер­ товой положило начало их переписке, как ни у кого из сибогневцев большой. Зазубрин, конечно, и не мог предполагать, в какой эпи­ столярный роман она выльется в итоге, как много бесценно интересного расскажет по­ томкам о нем, чью биографию и чье твор­ чество так безжалостно прервали в 1937-м и воскресили через двадцать лет. Письма — человеческий документ, но заговорить они могут только в контексте лит. эпохи и той си­ туации, которая сложилась у Зазубрина в начале 1928 года. Если не воссоздать, то ощу­ тить ее необходимо, чтобы понять жизнь и судьбу Зазубрина. Горький продлил литературную, а мо­ жет, и физическую жизнь редактора «СО». С 1928 года он входит в биографию Зазубри­ на прочно и надолго. Чтобы показать, что образ сильного человека, крепкого сибиря­ ка, был только образом: вспомним доху, ушанку, пимы и, конечно, бороду в 1920-м на пороге дома Теряевых в Канске и на вок­ зальном снимке 1926-го на встрече с Пиль­