Сибирские огни, № 12, 2010

Это были не просто слова. Два года, про­ веденные в Чечне в молитвах, перевесили в судьбе Толстого 56 лет, прожитых им после Чечни в тех же молитвах, но уже без зикров! Не к концу жизни, а с тех пор, как вернулся из Чечни, Лев Николаевич был для окружающих человеком, который «с отличными ногами непременно хочет ходить на голове», как пи­ сал П.В. Анненкову И.С.Тургенев, пообщав­ шись с молодым Толстым в Париже. А Толстой, наоборот, настойчиво и не­ уклонно отстаивал свое право быть самим собой, веруя в религию «отцов своих» и «ува­ жая ее», как он прописал в «своей молитве». Поэтому нет ничего удивительного в том, что всю жизнь Толстой ходил в одежде чеченских старцев27 (начиная от круглой шапочки-тю- бетейки и кончая мягкими «кавказскими» сапогами), шил себе блузы чеченские, «свое­ образный фасон» которых отмечали все, без исключения; волосы и бороду подстригал «раз в месяц, в новолунье», говоря, что «это­ му он научился у магометан»28. Интересны в этом отношении воспоми­ нания дочери Толстого Татьяны: «Несколь­ ко раз я ощущала, как его сильные руки, опус­ тившись на мои плечи, заставляли меня обер­ нуться, чтобы я именно справа увидела на­ рождающийся месяц»29. Для Толстого-маго- метанина это было очень важно. Вспомним его запись в дневнике от 3 сентября 1852 года: «Видел месяц с левой стороны»30. Выходит, нужно было «именно справа»! Толстой, как все кунтахаджинцы, был предельно умерен в еде. И не только коррес­ пондент «Нового времени» А.Н. Молчанов31 заметил это. Зная об участи шейха и его мю­ ридов, Толстой мечтал «пострадать за веру» и часто говорил, что «был бы рад гонени­ ям»32; как непротивленец насилию насилием писатель был виновником массовых «отка­ зов от военной службы»33 даже в 1896 году. По наблюдению Д.П. Маковицкого34, покидая старцев в Оптиной Пустыни, Тол­ стой отсылал вперед экипаж: «имел обычай» уходить вперед пешком, «когда уезжал, где гостил», — вспоминал домашний врач Тол­ стых. Это обычай чеченцев: в знак уважения к хозяину, гость уходит на приличное рас­ стояние от дома пешком, отослав вперед транспорт, на котором приехал. Из предсмертного завещания Толстого мы узнаём, что он хотел, чтобы его похоро­ нили без креста, «как можно скорее» и «не класть венков на его гроб»35. Так Толстого похоронили бы в Чечне. Так, убедившись, что не доедет до Чечни, он завещал похоро­ нить себя в Ясной Поляне, не догадываясь, что желание его быть похороненным по ма­ гометанскому обряду родные и близкие вы­ дадут за примитивное желание упокоиться под «муравьиной кучей» на месте закопанной некогда «зеленой палочки» спасения челове­ чества. По иронии судьбы, человек, отрицав­ ший всякие чудеса, был не только заподозрен, но в какой-то степени будто уличен в вере в чудодейственную силу какой-то палочки и «муравьиного братства». «Коренная разница между шариатом и тарикатом та, что шариат есть... — сделка между религией и действительностью. Тари- кат же есть абсолютный вывод из духа зако­ на, ставящий действительность ни во что. По шариату мусульманин может как-нибудь ужиться с иноверцами; по тарикату это не­ возможно»36, — подчеркивал Р. Фадеев. Не поэтому ли Толстой периодически предпри­ нимал попытки бежать из дому и, в конце концов, осуществил свой побег в том возра­ сте и в том физическом состоянии, когда не было и не могло быть никакой уверенности, что доедет до цели? Главное было уйти!.. «... В святых местах мусульманских, где закон соблюдается во всей чистоте, инове­ рец никогда не может быть допущен, чтоб не заразить дыханием воздуха, в котором молятся правоверные»37, — читаем мы у Фадеева. То, что Толстого допустили в Чеч­ не до совершения зикра, говорит о том, что его здесь не считали иноверцем38. Но не по­ тому ли сам Толстой всегда уходил на мо­ литву в лес? (Его домочадцы были право­ славными.) А узнаём мы об этом не только из вос­ поминаний художника Репина, который до­ жидался Толстого перед лесом в течение часа, пока тот совершит свою молитву, и, не сдержавшись, сделал-таки набросок своей знаменитой картины, на которой Толстой изображен босиком39. После очередной ссоры с мужем, нака­ нуне его окончательного ухода из Ясной Поляны, 14 октября, Софья Андреевна пи­ шет ему: «И вот, Лёвочка, ты ходишь молить­ ся на прогулке, помолясь, подумай хорошень­ ко. ..»40У Татьяны, старшей дочери писателя, читаем: «Проснувшись, он уходил в лес или в поле. По его словам, он ходил “на молит­ ву”...»41 Как Толстой молился в лесу, мы ви­ дим на картине Репина. Так стоит на молит­ ве только мусульманин. «Во сне видел, что говорю с священни­ ком о пьянстве, о терпимости и о чем-то еще... О терпимости: не презирать ни жида, ни татарина, любить. А мне: православно­ го»42, — записывает в дневнике Толстой 28 февраля 1890 года, находясь в Оптиной Пустыни. К терпимости призывал свой народ Кун- та-хаджи, когда убеждал: «Из-за системати­ ческих войн мы катастрофически уменьша­ емся... Дальнейшая война не угодна Богу... если скажут, чтобы вы шли в церковь, идите, ибо это только строение. Если заставят но­ сить кресты, носите их, так как это только железки... Лишь если будут трогать ваших