Сибирские огни, № 12, 2010

тивленцем, делает ему больше чести, чем любой другой факт в его биографии»7, Тол­ стой дает нам понять, что даже за океаном способен разглядеть своего единомышлен­ ника. Не значит ли это, что дневники писате­ ля прошли жесткую цензуру и нужно на­ учиться читать между строк? Отрицая же влияние Кунта-хаджи на ми­ ровоззрение Толстого, можно договориться и до того, что многоженство чеченцы переняли у мормонов — американской секты, допускав­ шей полигамию. Получается, что даже элемен­ тарного любопытства не проявляет к зикрис- там молодой человек, в нетерпении ожидаю­ щий прикрепления к армии хоть в качестве рядового, но все время задающийся вопроса­ ми:«.. .Под влиянием какого чувства решается человек без видимой пользы подвергать себя опасности и, что еще удивительнее, убивать себе подобных?»8; «Неужели тесно жить лю­ дям на этом прекрасном свете, под этим неиз­ меримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?»9... «Жалкий человек. Чего он хочет!..» — продолжим устами Лермонтова, поскольку Толстой находится на войне, которая нача­ лась задолго до рождения поэта и длится пос­ ле его гибели уже 11 лет! Должен был, в кон­ це концов, появиться хоть кто-нибудь на этой земле, кто остановил бы это целенаправлен­ ное чудовищное истребление народа регу­ лярной армией великой империи, которое началось еще в 1706 году, когда командую­ щим Кизлярским краем был назначен гене- рал-фельдмаршал Шереметьев. Но на земле о мире думать одним было некогда, а дру­ гим незачем. И тогда сам Всевышний послал на землю человека, который еще при жизни был причислен к «356 мусульманским свя­ тым, постоянно живущим на земле и спаса­ ющим человечество»'0. Совершив в 1848 году паломничество в Мекку, побывав в Турции и арабских стра­ нах, Кунта-хаджи в 1850 году возвращается в Чечню членом суфийского ордена Кадария, глубоко убежденным, что помощи извне ждать неоткуда, нужно спасать свой народ, полагаясь на волю Всевышнего. Опоясывая со своими последователями землю чеченс­ кую духовными кругами зикристов, сотря­ савших основы имамата Шамиля, Кунта-хад- жи публичными громкими молитвами стал отвоевывать у великого имама сторонников войны до победного конца, и народ, в ком «любовь безмерна», как и ненависть, при­ нял предложенную альтернативу. Трудно представить, чтобы Толстой, при регулярных встречах с «кунаками из Старого юрта», не попытался получить у них ответ на мучив­ шие его вопросы о войне и мире. Еще нере­ альнее думать, чтобы эти «кунаки» (Балта Исаев, Садо Мисербиев, Бота, Дурда, Ильяс и др. чеченцы) ни разу сами не заговорили с Толстым о том, что связано с новым гром­ ким именем. Развлекавшие русского друга эпически­ ми песнями — илли, подбрасывавшие ему «сюжеты для Кавказского рассказа»", не упу­ стившие случая рассказать «про стычку Хад- жи-Мурата с Арслан-Ханом за мечеть»12 и пр., пр., кунаки Толстого, как сговорившись, молчат о человеке, который активно и чрез­ вычайно оригинально призывает к миру. «Усовершенствование, привезенное в край новым зикиром, состоит в прыганье, так что нынешних зикристов можно назвать мусульманскими прыгунами, как есть рус­ ские прыгуны между раскольниками»13, — пишет офицер и публицист P.A. Фадеев. Бу­ дучи на 4 года старше Толстого, он не только гораздо успешнее делал свою военную ка­ рьеру в Чечне, но, получается, был и более осведомлен в обстановке и даже имел с чем сравнить происходящее. У Толстого мы не найдем ни слова о «прыгунах», и не только потому, что Фадеев пишет о событиях 1860 года. Замалчивание имени основателя нового зикра и Фадеевым тоже говорит о многом. Очевидно, влияние шейха из Илсхан-юрта на массы было столь велико, что решено было максимально за­ малчивать о нем любую информацию, по­ скольку и сегодня в архивах и музеях трех областей, которым до 1838 года передавалась Устюжна, из истории самого города изъяты годы пребывания там, в ссылке, шейха Кун­ та-хаджи. Чего не скажешь о Псковском об­ ластном архиве (ГАПО), в котором сохрани­ лась вся переписка местной жандармерии с канцелярией губернатора по поводу пребы­ вания в Порхове Атаби Атаева. Но, взявшись написать о мюридизме еще в то время, нельзя было обойти гром­ кий и зрелищный зикр, пришедший на сме­ ну тихому «шамилевскому» зикру. «В 1860 году внесена была на Кавказе новая проповедь зикира...»14— пишет Фа­ деев, не называя вообще имена основателей зикров — шейхов Ташав-хаджи и Кунта-хад- жи, хотя имен кавказских учителей зикра в книге перечислено немало: Исмаил Эффен- ди Ширванский, Магомет Казий-Кюринский, Кази-Мулла, Джемал Эддин и др. Надо уточнить, что в Чечне было всего два вида зикра, сохранившиеся и по сегод­ няшний день: накшбандийский, совершае­ мый сидя, и кадарийский, сопровождающий­ ся бегом по кругу и прыганьем, с обязатель­ ным ритмичным хлопаньем в ладоши во время покачивания всем корпусом из сто­ роны в сторону с упором то на одну ногу, то на другую. Поскольку основателем последнего зик­ ра является Кунта-хаджи, то «новая пропо­