Сибирские огни, № 12, 2010

финального, шестого тома собрания сочине­ ний. Однако она туда не вошла, возможно, и потому, что, как справедливо заметила в 2000 году Е.Ц. Чуковская, «кому-нибудь показалось, что заглавие статьи Чуковского противопос­ тавлено знаменитому названию ленинской статьи»7. Не ударяясь в подробный пересказ это­ го юбилейного «юношеского гимна» («аутен­ тично» републикованного к сегодняшнему дню уже дважды), замечу, что главная мысль Корнея Ивановича сводилась к излюбленной теме толстовской «стихийности» и «природ­ ности»... К тому, что герои Толстого неопреде­ лимы. «Определять можно нечто статическое, неподвижное, остановившееся в своем раз­ витии, герои же Толстого никогда не являют­ ся пред нами в готовом виде. Они живут пе­ ред нами — изо дня в день, из года в год. Они не сотворены раз навсегда, они вечно снова и снова творятся. Одно свойство появится в них и погибнет, уступая место другому, пе­ ревоплощаясь в третье, смягчаясь или уси­ ливаясь, — и нет в них ничего твердого, ус­ тановленного, застывшего». Он пишет, что Толстой «первым понял»: кроме всяких душевных свойств у человека есть и своя душевная мелодия, «которую каждый из нас носит повсюду за собою», и что без изображения этой мелодии — выве­ денный герой будет ложным. Он замечательно остроумно выводит ту мысль (уже нам знакомую!), что Толстой- художник всегда словно бы вычленяется из своей прозы, но появляется в ней, уже в ка­ честве Толстого-мыслителя, — как только начинает проповедовать: «...и мы вспоми­ наем: ах, да! это автор книги! Мы о нем за­ были. Конечно же, у этой книги («Войны и мира». — П. К.) есть автор. Оказывается, и эта книга написана человеком — точно так же, как и все другие книги. Ни божество, ни природа никогда не стали бы спорить...» Чуковский страстно повествует здесь о жадности Толстого-художника к жизни, жад­ ности, отрицаемой и проклинаемой им в его проповедях. О — том бессознательном, что руководило Толстым в его художественном творчестве. «Он природу не то что ставил выше все­ го, что не природа, — нет, он все привел к 7 Этот шестой том, который ему привезли уже в больницу, Чуковский метко назвал «исчадием цен­ зурного произвола». Еще до его выхода из печати он составил, с горя и в одном экземпляре, рукопис­ ный «седьмой» том, куда включил свои самые глав­ ные критические работы. Этот «седьмой» и стал в 1990 году вторым томом «серого» Чуковского двух­ томника (под «реабилитированным» названием «Критические рассказы»), — выпущенного полу­ миллионным тиражом в издательстве «Правда». природе, и растворил в ней, и примирил с нею, и очистил ею, и ею придал всему зна­ чительность». Вот это самое «бессознательное» — в работе любого писателя — всегда (и главным образом именно оно!) занимало Чуковско­ го все годы его литературно-критического труда. Примечательна финальная, шестая, са­ мая маленькая главка Чуковского сочинения о Толстом. Я приведу ее целиком по тексту, напечатанному в «Ниве». «Когда читаешь эти книги, созданные природой, а не написанные, и, кажется, слы­ шишь, как переливается в них и бьется, и пульсирует живая горячая кровь, вдруг по­ ражаешься мыслью: Боже мой, да ведь все это наше, родное, русское, в это вылилась русская душа, это нигде, нигде в другом ме­ сте не могло создаться, как только у нас, и вся эта правда жизни, и эта величайшая про­ стота, и эта мудрость, и это первобытное вле­ чение к природе, и эта строгая, трезвая, суро­ вая, застенчивая, сдержанная красота — она вся насквозь наша, — умиляешься до слез, и готов молиться, и чувствуешь, что не было бы большего счастья, как припасть к этой стар­ ческой руке, осчастливившей нас, оправдав­ шей нас, благословившей нас, и целовать ее и покрывать благодарными слезами». .. .Да, кажется, не зря написал где-то Кор­ ней Иванович, что время накладывает на каждого человека и литератора что-то вроде сетки, закрывающей одни стороны и откры­ вающей другие. А вот что прочитали в 1971 году под­ писчики «Юности»: «Когда читаешь эти книги, кажется, слы­ шишь-, как переливается в них и бьется, и пуль­ сирует жизнь, горячая кровь, вдруг поража­ ешься мыслью: да ведь все это наше, родное, русское, в это вылилась великая русская душа, это нигде, нигде в другом месте не могло со­ здаться, как только у нас, и вся эта правда жиз­ ни, и эта величайшая простота, и эта мудрость, и это первобытное влечение к природе, и эта строгая, трезвая, суровая, застенчивая, сдер­ жанная красота — она вся насквозь наша, умиляешься до слез, и чувствуешь, что не было бы большего счастья, как припасть к этой старческой руке, осчастливившей нас, оправдавшей нас, благословившей нас, и це­ ловать ее и покрывать благодарными слеза­ ми». Кажется, почти то же самое. Нет, в 1971 году никакой публичный чи­ татель Толстого, разумеется, не был «готов мо­ литься»... О том, что Толстой знал про статью «Лев Толстой как художественный гений», Корней Иванович написал в предисловии к ней, ссы­ лаясь на книгу секретаря Льва Николаевича — Валентина Булгакова, который подробно опи­