Сибирские огни, № 12, 2010

литератора, — который, коротко говоря, навя­ зал Льву Толстому «протест ради протеста»4, проистекающий, якобы, из самой натуры Тол­ стого, — Чуковский вспомнил и Пушкина, и Достоевского и своего обожаемого Чехова. «Интеллигенция и сейчас не может про­ стить ему, что он служил правде, добру и любви — не по её указке, а по велениям собственной своей совести, собственного, непосредственно­ го чувства... Недавно были напечатаны письма ЧеховакпоэтуПлещееву. Тамон говорит, что“кон­ серватизм” и “либерализм” не составляют для него “главной сути”, что суть для него вне этих направлений, в душевных свойствах человека: “когда я изображаю подобных субъектов, то не думаю ни о консерватизме, ни о либерализме, а об их глупости ипретензиях”. Чехову была чуж­ да свобода по программе, ему нужна была сво­ бода от программы. Очень бессильны были по­ пытки обоих лагерей доказать, что покойный принадлежал именно им, — но самые эти по­ пытки лучше всего доказывают, что он не при­ надлежал никому...» Кстати, уже в наши дни, откликаясь на первый из четырех томов Чуковской литератур­ ной критики, вошедших в наиболее полное на сегодня собрание сочинений К. Ч., академик A.B. Лавров напомнил как раз о статье «Тол­ стой и интеллигенция», о рассуждениях Чуков­ ского о свободе Чехова от программ : «В этой фразе Чехова можно заменить Чуковским, и все в ней останется столь же безукоризненно точ­ ным и верным. Неудивительно поэтому, что в годы, когда литературным критикам открылась безграничная свобода высказывания исключи­ тельно по марксометру (едкая метафора из ста­ тьи Чуковскогоолитературно-критическихтру­ дах Плеханова. — П. К.), Чуковский предпочел заброситьлюбимое ремесло и удалиться в иные сферы творческой деятельности»5. 4 Речь идет о нападках Толстого на свежие «прогрессивные стремления русской интеллиген­ ции», по справедливому утверждению Чуковского, имеющие корни во вчерашнем и даже позавчераш­ нем дне, — когда Толстой отшатнулся от петербур­ гских редакций с их программами и журнальными распрями «к источнику всякой правды, всякого доб­ ра, и всякой справедливости — народу». Потом читателям явилась «Война и мир» — разрушение веры во власть интеллекта, разума и утверждение таинственной стихии, как единственно истинного начала. Интеллигенция не сразу заметила эту от­ чужденность, а когда заметила, обвинила писателя в «измене». Зато «черносотенцы», которых Чуковс­ кий называет здесь «борзятниками» и «доезжающи­ ми», — тут же потянули его в свой лагерь. В тот момент и стали появляться статьи либеральных Яблоновских, которые, не желая признавать, что Тол­ стой «в стороне» и «сам с собой» (а не с «правыми» или с «левыми»), занялись очередным «чтением в сер­ дцах». 5 Александр Лавров. Хорошо забытый Корней Чуковский (рец. на кн.: Чуковский К. Собр.соч. Т. 6. Литературная критика ( 1901— 1907). — М., 2002). — «НЛО», 2003, №60. Вернемся к периоду «первой русской ре­ волюции». Очень скоро, буквально через год, в га­ зете «Свобода и жизнь» Чуковский затеет ан­ кету под общим названием «Революция и литература» — на эту же самую щекотливую тему. В спровоцированной им дискуссии при­ мут участие самые разные силы — от Васи­ лия Розанова и Анатолия Луначарского до Валерия Брюсова и Александра Куприна... А пока он яростно спорит с Яблоновс- ким: «Навязать Толстому протест ради про­ теста — это, простите меня, г. Яблоновский, значит ровно ничего не понимать в Тол­ стом... Толстой — это Левин, это Нехлюдов, он искатель, — он выразитель того самого духа, который живет в наших раскольниках, хлыстах, духоборах, — искатель и потенци­ альный фанатик того, что он найдет. Он всегда слишком даже прямолинейно отвер­ гал старых своих богов во имя новой прав­ ды, нового добра, — отвергал все, что шло наперекор этой новой правде. Наполеона он ниспроверг не потому, что Наполеону все поклонялись, как легкомысленно говорит г. Яблоновский, а потому, что жила в нем тог­ да мысль о стихийности чужой, посторон­ ней человеку воли. Наряду с Наполеоном он и Пьера Безухова ниспроверг, хотя Пьеру уж никто никогда не поклонялся и к тому же тог­ да, когда выходил роман, — в 60-х годах, — Бокль и его школа уже достаточно утверди­ ли в русском обществе мысль о незначитель­ ности личности в истории — отсюда и толки тогдашней молодежи про отрицание автори­ тетов и т.д.». Далее Корней Иванович говорит об известной истории про отрицание Толстым Шекспира, объясняя коллизию тем, что Толстой проповедовал и боролся во имя «царства Божия» — в противовес шекспи- ровой проповеди «царства мира». А от­ нюдь не потому, что «весь мир чтит гений Шекспира». И, наконец, итожит: «Мне здесь одно хочется установить: что Толстой, во-первых, никогда не переменяпся в отношении интел­ лигенции (хотя и на разных основаниях); а во-вторых, что Толстой не одинок в выраже­ нии таких отношений: вместе с ним и Чехов, и Горький, и Достоевский и Пушкин...» Что касается заочного оппонента Чуков­ ского — сатирика и беллетриста Александра Яблоновского (1870—1934), то ему впослед­ ствии (через десять с небольшим лет!) пред­ стояло вместе с частями Добровольческой армии бежать из Одессы в Египет, а затем стать одним из ярких публицистов парижс­ кого «Возрождения». Реагируя на его кончи­ ну, товарищ Горький писал, что он-де «печа­ тал в этой газетке фельетоны, грубо, старчес­ ки глупо и злобно издеваясь над Союзом Со­