Сибирские огни, № 12, 2010

АНДРЕЙ УГЛИЦКИХ АНГЕЛ ЗА ЛЕВЫМ ПЛЕЧОМ вдруг, откуда ни возьмись, мощная фигура строгой пионервожатой... Почти мгно­ венно вагон расцвел, запестрел, как луг июльский под Каширой, цветными «пара- шютиками» книжных обложек, зашелестели, словно бы наполнившись ветром под­ земным, паруса газет, началось детальное, пристальное изучение настенной и на­ оконной рекламной информации. Появилось изрядно подзабытое ощущение того, что Долота по-прежнему живет в самой читающей в мире стране. Однако опытного инвалида на такой примитивной мякине вряд ли кто смог бы провести. Ибо психологическое преимущество было на его стороне. Поколебав­ шись немного и окончательно убедившись, что никто ничего не даст, Николай Пет­ рович, чертыхнувшись про себя, сунул колясочнику свой дежурный карманный «чирик». Инвалид что-то благодарно прошамкал, качнул головой, и Долота увидел вдруг, что этот совсем еще молодой, вроде бы, парень был совершенно седым. Как лунь. Это заинтриговало Долоту. Николай Петрович тоже поседел рано. У него это было наследственное. Предрасположенность, в смысле. Мама Долоты тоже поседе­ ла в неполные тридцать. И бабушка — примерно в том же возрасте, когда умирала в войну от тифа и доходила от дистрофии. В тридцать с небольшим стремительно начал седеть и сам Долота. И поначалу расстраивался по поводу этому пустяковому. Как в свое время расстраивалась мама его, когда ее, тридцатилетнюю еще, окликая на улице, уже величали «бабушкой». Правда, жена Долоты, Валентина, (конечно же, из желания подсластить мужнину пилюлю седую) утверждала, что седина у Долоты не абы какая, а особая, «благородная», потому что она, седина эта, «в чернобурку», которая, мол, даже к лицу мужчине, в отличие от той противной «седины с желтиз­ ной», которая мужчинам и на фиг не идет. Вообще у Долоты была сложная история взаимоотношений с разношерстной кастой вагонных попрошаек. Со всеми этими окончательно уже примелькавшимися «инвалидами» с орденами и нашивками «за ранения»; женщинами с постными ли­ цами и потухшим взором, в черных одеяниях, заученно бубнящими о том, что их-де обокрали на вокзалах, или что родственникам их необходимы деньги на оперативное лечение; мальчишками и девчонками, трогательно и фальшиво исполняющими под заунывно-веселый аккомпанемент рассохшихся гармошек или акапельно один и тот же куплет одного и того же популярного шлягера. Поначалу, когда братия эта только- только начинала еще осваивать, разрабатывать свои подземные делянки, Долота, под воздействием странного чувства какой-то наивной вины, жертвовал; и жертвовал даже охотно. Человека всегда пробивает обретенное вдруг осознание того, что есть, есть на свете белом кто-то куда несчастнее, обделеннее его самого. Теперь же Доло­ та знал, что все они, или почти все, независимо от того, настоящие ли это инвалиды или нет, правду бают или же, наоборот, излагают отрепетированную в актерских мастерских бывшего ГИТИСа ложь, все они находятся под мощным колпаком, все они централизованно «крышуются». Поэтому почти ничего из того, что достается им в вагонах, им самим в итоге не достается. Кроме, разве что, краюхи хлеба с луко­ вицей да стакана водки. Да пачки сигарет, может быть. Потом было время, когда он перестал давать подачки. Принципиально. По при­ чине глубокой обиды. На жуликов. Долота вспомнил, как остро он тогда на это реаги­ ровал, и удивился тому, насколько же он, Николай Петрович Долота, изменился за последнее время. А было так. Несколько лет назад Долоту обчистили карманники. Впервые. До этого казалось ему, наивному, что худшее все, соотносившееся в сердце его с так называемой «перестройкой» и последующими за ней годами бандитского беспреде­ ла, являющимися в сознании Долоты с тех времен если не синонимом, то уж тавто­ логией точно так называемой «демократии», он уже прошел, проехал, как говорит­ ся. Вспомнив об этом, Долота вдруг понял, что даже сейчас, по прошествии стольких лет, слово «демократия» вызывает у него устойчивую, непреходящую идиосинкра­ зию. Потому что не очень-то подошла она для России. Как выяснилось. В конце концов. Потому что опыт показал, что «демократия» в России всегда начинается с болтовни, продолжается бардаком и развалом, а завершается бандитским «понятий­ ным» беспределом. Что только криминалитет оказывается в состоянии, не обращая внимания на прекраснодушный треп и блаженно-утопическую риторику демокра- 12