Сибирские огни, № 8, 2010

на всю оставшуюся жизнь. Через минут десять подозрительно оглянулся по сторо­ нам и спросил: — Как думаешь, тезка, прямо здесь замастырить или лучше в подъезд какой- нибудь зайти?.. Сколько дней выпало из жизни в первый приезд Майкла -—не помню. Один раз во время запоя я решил черкать крестики в календарике. Протрезвев, взглянул на календарик. Пьяным я играл в крестики-нолики. Майкл улетел. Работа продолжалась. Деньги ложились в карманы легко. Так же, как это делала в постели Санта. Я продолжал иметь с ней отношения. Понял, что такое слепая ревность. Как-то мы шли по городу. Я поздоровался с женой приятеля. Санта тут же набросилась на меня: «Ты ее трахал? Ты ее трахал, сволочь?» Потом я встретил еще несколько знакомых девушек. Вечер был загублен. В ресторане она выплеснула на меня горячий кофе. В машине устроила скандал. Дернула за руку, и я еле удержал автомобиль на скользкой трассе. Уже тоща мне нужно было понять, что я не умею строить отношения с женщинами. Тем более — с душевнобольными. Я был создан для скоротечных романов. Спринт— самая красивая дистанция в отно­ шениях мужчины и женщины. На этом отрезке выкладываешься, отдаешь себя пол­ ностью, чувства не успевают завянуть. Стайерский забег накладывает сиюминутные обязательства. Бежать марафонскую дистанцию в паре — невозможно. Мучаешь себя и партнера. Привет, Алекс! Начинаю приходить в себя после отъезда Майкла. Я видел много евреев-полукровок. Уодних было 50%украинской крови, у других — столько же русской. УГришки вообще жена из Мозамбика, и у них есть «угольные» дети. Но я не видел, чтобы у еврея кровь была наполовину смешана с виски. Общение с хоккеистами наложило на Фриша тяжелый отпечаток. Но он веселый и, какмне показалось, очень хороший человек. Правда, если он не бросит алкоголь, скоро ты попадешь на кладбище не в качестве экскурсанта, а в роли скорбящего друга. Я отходил пивом дня четыре. Ну да ладно. Передавай ему привет и скажи, что я, таки, выжил. Продолжу тему полукровок. Уотца есть приятель — Игорь Глухарев. Мама — аидишен, папа — русский. Игорю уже в районе шестидесяти. Когда онузнач, что мы получили статус, бегал и отговаривал: «Да вы с ума посходили? Какая Америка? Жить нужно здесь. Скоро уйдут коммуняки. Все наладится...» И что ты думаешь? Втихаря получил «беженца» и свалил. Перед отъездом орал: «Не понимаю, что вы здесь сидите? Уйдут коммуняки, придут фашисты. Жить нужно в Штатах. Здесь будет полный б-здец!..» Прикатил в Нью-Йорк вместе с мамашей. Там, естественно, его только и ждали. Мамаша вообще не поняла, куда прилетела. Спрашивала: «Игорек, Иго­ рек... Мы уже на родине? Мы во Владивостоке?..» Она с Альцгеймером у него дружит. Еще и двух пуделей с собой прихватили. Те быстренько лыжи на небо навострили. То ли с тоски по зассанному подъезду, то ли с голодухи. Но нам писал о райских кущах... Его чисто случайно встретил (мир тесен) папика друг. Тот двадцать лет в Штатах и прекрасно себя чувствует. Говорит, мол, видел Глухаря, и тот чуть ли не чистильщиком обуви в Гарлеме работает. Если такое, конечно, возможно. Приходит недавно письмо. Я вскрыл. Там фотка. Читать не стал, а увидел снимок и обомлел. Говорю: «Пап, по-моему, дядя Игорь женился. Но почему-то у него фата на башке, и невесты не видно?.. Может, он того?» Папик говорит: «Вот ты балбес... Это он обрезание сделал. Снимок — после ритуала». А я-то и смотрю: глаза грустные. Это он для того, чтобы в синагогу на до­ вольствие стать, обрезался. Видно, как тебя, чуть ли не предъявить попросили.