Сибирские огни, № 8, 2010

тия. Именно в таком объемном хронотопе находит опору чеховский оптимизм. Вэтом аспекте как нечто глубоковыношен­ ное и выстраданное самим автором восприни­ мается размышление безымянного старика из повести «Вовраге», многостранствовавшего по Руси, втом числе, как и Чехов, хорошо знавше­ го Сибирь: «Я ходоком в Сибирь ходил, и на Амуре был, и наАлтае...» Слова утешения, ко­ торые услышала от негоженщина, возвращаю­ щаяся из больницы с мертвым младенцем на руках, исполненытой мудрой веры вторжество жизни, ее таинство и высшую целесообраз­ ность, которая может бытьдана волениемжить, приобретенным трудным Путем. «— Ничего... — повторил он. — Твое горе с полгоря. Жизнь долгая — будет еще и хорошего, и дурного, всего будет. Велика матушка Россия! ...Я по всей России был и все в ней видел, и ты моему слову верь, ми­ лая. Будет и хорошее, будет и дурное... Вот и помирать не хочется, милая, еще бы годоч­ ков двадцать пожил: значит хорошего было больше. А велика матушка Россия!» Нельзя не обратить внимания на отме­ ченность данного текста откровенно знако­ выми чертами: это и «ничего» как синоним призыва к терпению, это и подчеркнутое сопряжение-сцепление утверждений: «Жизнь долгая» и «Велика матушка Россия», к тому же дважды повторенное и усиленное восклицательным знаком, что в целом несет явный отсвет настроений, вынесенных пи­ сателем из сибирского путешествия. В этом убеждает одно из заключающих его сибирс­ кую эпопею писем Суворину, в котором трудно не заметить признаков явной про­ граммности, прочно опирающейся на фе- номенологически-экзистенциальный фунда­ мент его мыслей о мире и человеке, несом­ ненно, укрепленный сибирскими впечатле­ ниями: «Хорош белый свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патрио­ тизм... Работать надо (подчеркнуто мною. — Л. Я.), а все остальное к черту. Главное — надо быть справедливым, а остальное все приложится» (9 декабря 1890). Видимым результатом поездки явился цикл сибирских произведений, но невидимо она отозвалась на формировании его реаль­ ного имиджа, главное же — сказалась на ка­ честве всей художественной мысли писате­ ля, что дало ему основание поставить после­ днюю точку в полемике с Сувориным: «Как Вы были неправы, когда советовали мне не ехать на Сахалин!» (17 декабря 1890). Кстати, именно здесь, в контексте про­ яснения чеховской антропологии уместным будет сказать несколько слов об A.C. Суво­ рине, переписка с которым оставила замет­ ный след в биографии Чехова и до сих пор предстает как одна из самых спорных и явно нуждающихся в переоценке ее страниц. Из­ вестно, сколько обвинений в реакционности, как гонитель передовых идей и даже как экс­ плуататор творческих дарований, стяжал этот литератор, журналист и издатель, но Чехов любил его, чего до сих пор не хочет признать наше чеховедение. Объяснение их многолет­ ней дружбы и сотрудничества кроется в со­ впадении взглядов на многие стороны исто­ рии и современности России, представлений о ее путях к будущему. Реалии жизненного поведения Суворина в представлении Чехо­ ва соответствовали такому типу человека, ка­ ким был Пржевальский, которому посвящен юбилейный очерк писателя, или Дымов из его рассказа «Попрыгунья». Деловой, инициатив­ ный, обладающий практической сметкой крепкий хозяин, сумевший поставить изда­ тельское дело на прочный экономический фундамент, превратить свою газету и изда­ тельство в прибыльное для семьи и глубоко полезное для нации дело, он, действительно, не поощрял революционных иллюзий и де­ лал ставку на духовное и экономическое раз­ витие страны, рост народной инициативы, терпеливое преодоление ежедневных трудно­ стей и честное исполнение своей работы каж­ дым — это не могло не импонировать Чехо­ ву, почему и из сибирского далека видел он в Суворине одного из главных и интересных ему собеседников. Сибирь с неохватностыо ее просторов и неизведанностью природного мира если не пробудила в Чехове, то предельно обострила в нем способность видеть человека наедине с Бытием и сквозь опосредующую силу его воздействия воспринимать социальные об­ стоятельства, условия, среду. В послесибирский период в творчестве пи­ сателя все увеличивается тот ряд произведе­ ний, где акцентируется внимание на герое, способном ощущать искони свойственный человеку дар бытия, неизбывной полноты существования в Мире, когда в борении со страхом, тоской, скукой, одиночеством по­ беждает радость и счастье простой возмож­ ности жить, просто жить, постигая тайну сво­ его пребывания в мире. Через состояние метафизического бун­ та, экзистенциальной смятенности проходят многие герои Чехова постсибирского перио­