Сибирские огни, № 8, 2010

не выдержав тягот повседневного рутинно­ чернового труда на поприще земской деятель­ ности, кончает жизнь самоубийством: реаль­ ная действительность не ответила на его жаж­ ду скорых побед и немедленных результатов, развеяла иллюзии относительно того, что слу­ жение общему делу тотчас же отзовется рав­ новесным признанием заслуг, дающем ощу­ щение непроходящих именин. Решение тактических политических или экономических, социальных или культурных проблем невозможно без освобождения из плена «темной основы нашей природы», рационалистических схем и утопических проектов, идеологических мифов и лукавой пропаганды. Только востребованность «наи­ лучшего» стала бы залогом подлинного со­ противления «демоническому началу» ис­ тории, преодоления всяческих кризисов. Ведь, например, присутствие во всех сферах деятельности (при одинаковых профессио­ нальных и деловых качествах), условно гово­ ря, Гриневых, а не Швабриных уже неузна­ ваемо выправило бы скособоченную карти­ ну нашей жизни» [12]. Исходя из имманентности утопическо­ го дискурса самой природе художественно­ го творчества и в частности небывало высо­ кой его концентрации в русской литературе на перевале веков, нельзя не видеть заметно­ го нарастания утопического начала и в твор­ честве позднего Чехова, как и того, что, по­ добно Мамину-Сибиряку, Чехов не отрывал будущее ни от неустанной работы на него в настоящем, ни от понимания константно­ субстанциональной природы человека. В эстетическом формулировании ант­ ропологического кредо Чехова совершенно особое место принадлежит рассказу «Сту­ дент» (1894), где авторская концепция чело­ века возведена на философскую высоту, пе­ редана языком архетипа и мифопоэтики, посредством обращения к известному биб­ лейскому сюжету о той не уходящей из па­ мяти человечества ночи в Гефсиманском саду, когда Иуда предал Христа, а апостол Петр отрекся от него в горькой надежде со­ хранить пожизненную верность Учителю. В четкости выявления основополагающих мыс­ лей о мире, в глубине и ясности феноменоло­ гического контекста этого рассказа способны по-новому открыться многие стороны твор­ ческой позиции Чехова, особенно последних лет. Студент духовной академии Иван Вели­ копольский глухой и нелюдной ночью возвра­ щаясь домой, «думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая бедность... такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета, — все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет луч­ ше», а о том, что не станет она и хуже, он ду­ мает уже в конце рассказа, приближаясь к дому. Финал рассказа стратегически связан с его началом, он воссоздает в нем то нарра­ тивное равновесие, которое равнозначно сути человеческой жизни на земле, дает ощущение ее стабильности при всех временных сдви­ гах и колебаниях. Перелом в настроении Ивана Велико­ польского наступает благодаря дорожной встрече у ночного костра с двумя припозд­ нившимися огородницами: вдовыми мате­ рью и дочерью: «Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, — сказал студент, протягивая к огню руки. — Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайно­ сти унылая, длинная ночь!». Его рассказ о боли, страданиях и слезах апостола Петра в ту всечеловечески горестную ночь компо­ зиционно предстает как вводный жанр, как вставная новелла, рассказ в рассказе и в силу взволнованно-лирической интонации обре­ тает особую глубину воздействия на читате­ ля, и его воздействующая сила сопряжена еще и с тем, как воспринимают рассказ Ива­ на Великопольского его слушательницы — вдовые мать и дочь: «... и Петр, взглянув из­ дали на Иисуса, вспомнил слова, которые он сказал ему на вечери... Вспомнил, очнулся, пошел со двора и горько-горько заплакал. В евангелии сказано: “И исшед вон, плакася горько”. Воображаю: тихий-тихий, темный- темный сад, и в тишине едва слышатся глу­ хие рыдания...» Закончив рассказ о Петре, студент уви­ дел, как «Василиса вдруг всхлипнула, слезы крупные, изобильные потекли у нее по ще­ кам», а выражение у Лукерьи «стало тяже­ лым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль». Действие рас­ сказа происходит в двух разных временных пластах, но сливается воедино благодаря бли­ зости чувств, переживаемых Петром девят­ надцать веков назад и слушательницами Ива­ на Великопольского. И если в начале расска­ за мысль студента сосредоточена на темных сторонах бытия, где «ужасы были, есть и будут», то в финале она уже устремлена ктому, что способно придать ему равновесие, и ге­ рой уже «думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в