Сибирские огни, № 8, 2010

обойдется.... Иной, знаешь, рад бы слово ска­ зать по совести, вступиться, значит, да не может. И душа есть, и совесть есть, да языка в нем нет. Не обижайся... потерпи... Чеготам!» И не столько на классовом, социальном или имущественном характере конфликта акцентирует внимание Чехов, сколько на его феноменологической сути — неспособнос­ ти людей в сложившейся ситуации понять друг друга. И мужики в рассказе предстают вовсе не как кроткие пейзане или жертвы тотальной несправедливости, а как обыкно­ венные люди, среди которых случаются и завистники, вроде Козова, и смутьяны типа Лычкова, и жизнь господ далека от идиллии, какой видится она с внешней стороны. У «барыни» Елены Ивановны «душа болит» из-за нескладывающихся отношений с род­ ней мужа, ктому же она серьезно больна: «нет сна, не дают покоя головные боли...», она «согласна, пусть лучше самый тяжелый труд, чем такое состояние». У каждой стороны свои проблемы, боли и печали, но «почему же, — думают мужики, проходя мимо опус­ тевшей “новой дачи”, — они не ужились и разошлись как враги? Что это был за туман, который застилал от глаз самое важное, и видны были только потравы, уздечки, клещи и все эти мелочи, которые теперь при воспо­ минании кажутся таким вздором? Почему с новым владельцем живут в мире, а с инже­ нером не ладили?» Тут наглядно проступает роковая роль именно «нетерпения», избыточности рево­ люционной воли: надежды на возможность тотальной перестройки мира и скорейшего переплава человека по принципу: «Пусть скорее грянет буря!» и «главное — перевер­ нуть жизнь, а все остальное не важно», как писал М. Горький. В этом аспекте глубоко симптоматично название исторической по­ вести Ю. Трифонова «Нетерпение», обра­ щенной к изображению террористов «На­ родной воли», нетерпеливо подстегивающих естественный ход истории, возведших наси­ лие над жизнью в принцип ее преобразова­ ния. Все клонилось к подмене жизни как та­ ковой концептом перманентной «борьбы», мирного развития — провокативным под­ талкиванием к «переделам», «перестрой­ кам», «перевертыванию». В этой ситуации опасного крена русской истории стабиль­ ность творческой позиции и Чехова, и Ма- мииа-Сибиряка обретает поистине непрехо­ дящую значимость. Живущие в ту же эпоху, что и Горький, все трое, как писатели, по гамбургскому счету испытывая почтение друг к другу, бывшие очевидцами тех же вспышек революционной мысли, ни Мамин-Сибиряк, ни Чехов не под­ дались искушению скорых решений вечных вопросов, быстрых путей совершенствования жизни, не сдали своих творческих позиций перед силой авторитетного мнения Горького о том, что «теперь — совершенный человек не нужен, нужен боец, рабочий, мститель» [4|. И в момент наивысшего накала идеоло­ гического радикализма, в ситуации, казалось бы, неминуемости революции [5], ни тот, ни другой ни на йоту не отступили от своего убеждения в первоисходной значимости труда как фундаментирующего фактора зем­ ной жизни, как заповеданного свыше начала человеческого бытия. Объективно своего рода полемическим вызовом горьковскому призыву отдать приоритет созданию героя- бунтаря, мстителя, утверждать в литературе «потребность борьбы» воспринимаются многие, столь же, как и у Горького, афорис­ тически звучащие, высказывания героев Мамина-Сибиряка и Чехова. «Кто трудится, кто терпит, тот и старше», — убежден плот­ ник Костыль из повести «В овраге»: «И свя­ той Иосиф... был плотник. Дело наше пра­ ведное, богоугодное» [6]. И под воздействием экстремальных об­ стоятельств надвигающейся революции ни у того, ни у другого писателя не произошла смена персонажного ряда: по прежнему от­ нюдь не революционеры, подпольщики или политические деятели являлись героями их произведений. У многих современников Чехова не было сомнения в том, что героиня его рас­ сказа «Невеста» Надя Шумина, резко обо­ рвав идущие полным ходом приготовления к свадьбе и покинув родной город, «уходит в революцию». Автор как будто не опровер­ гал догадок в этом роде, важнее другое — как он к этому «уходу» относился и в какой мере такого рода героиня совпадала с его представлением о подлинном и реальном герое времени. При внимательном чтении рассказа, открывающем глубину его подтек­ ста, сомнений в том, что автор далек от под­ тверждения истинности сделанного героиней выбора, не остается. Сама повествователь­ ная структура произведения с обилием ав­ торских оговорок и модальных конструкций типа «казалось», «так бывает», «быть может» и «как полагала» заставляет усомниться в оп­ равданности пути героини к «к новой, ясной жизни, когда можно будет прямо и смело смот­ реть в глаза своей судьбе, сознавать себя пра­