Сибирские огни, № 8, 2010

другому — то литературным занятиям пред­ почтет юриспруденцию, то, поступив воль­ нослушателем в технологический институт, не прочь стать «профессором монгольских наречий». Жизненные метания логично приводят к соблазну военных подвигов на фронте балканских событий, где, впрочем, он готов «сделаться турком. Феска очень идет к моей фотографии...» Эпизод ухода добро­ вольцем на защиту сербских «братушек» от «турецких зверств» отчетливо коррелирует с общим юмористически-ироническим мо­ дусом изображения Пепко и проливает свет на отношение самого автора к такого рода подвигам, явившимся «плодом газетного поджиганья». Вообще, диалогичный с романом «Без названия» этот роман до удивления точно отзывается на многие стороны личных и про­ сто типологически совпадающих отношений писателей. Созвучность биографических черт главных героев романа «Черты из жиз­ ни Пепко» ассоциируется с чертами реаль­ ных биографий писателей: и южанин Васи­ лий Иванович Попов, и сибиряк Пепко ис­ пытывают неизбывную тягу к родным мес­ там, роман и заканчивается возвращением первого домой и неисключенностыо такого варианта для другого. Провожая друга, Пеп­ ко смятенно произносит: «О, я и сам уеду... Все к черту!., едем вместе в Сибирь...» Друж­ ба героев как бы символизирует неразрыв­ ность южных и северных просторов России и сублимирует неизбывность провинциаль­ ного чувства писателей: планами о том, что «с радостью переселился бы куда-нибудь в провинцию, по пока это только одна мечта», делится в письме писателю М.В. Эртелю Ма- мин-Сибиряк-; «я бы остался здесь жить» — пишет родным из Восточной Сибири Чехов. Пространственно-территориальная компо­ нента мировосприятия писателей органич­ но смыкалась с их эстетикой и поэтикой. Потому так важен в их творчестве неизбыв­ ный и для всей истории русской литературы архетип пути, мотив дороги. Потому так ве­ лика в творчестве обоих писателей роль до- рожно-путевой фабулы, обретающей значе­ ние жизненного Пути, восходящей к обрете­ нию смысла жизни. Подтверждением того, как глубоко ощу­ щал Чехов колдовскую, метафизическую, жизнепреобразующую силу дороги, нося­ щей хронотопный характер, т.е. возникающей из слияния пространства со временем, дает уже и предшествующий Сибири его твор­ ческий опыт. Повествовательной основой повести «Степь» (1888) так же, как во всем своде сибирских произведений, является до­ рожная фабула, и дорога так же дана в пере­ живании одного героя, открытого к внутрен­ нему восполнению, в одном случае — са­ мого автора, вдругом—девятилетнего маль­ чика Егорушки, отправленного в далекий город на учебу с попутным степным обо­ зом. Чистому, незамутненному расчетливым опытом взгляду ребенка действительность открывается в мощной оптике степных про­ сторов, когда «едешь час-другой» и когда «все, что было кругом, не располагало к обыкновенным мыслям», когда жизнь обо­ рачивается невидимой другим подлиннос­ тью, своим, так сказать, бытийственным нут­ ром, поражающим детское сознание разрывом между природным предназначением челове­ ка и его реальным положением в обществе. «И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром и для мира, никем не воспетые и никому не нужные». Это эпическое напряжение чеховского стиля глубоко созвучно духовным терзани­ ям и автобиографического героя Мамина- Сибиряка — Василия Ивановича Попова, жаждущего найти ответ на вопрос о «поло­ жительной стороне» русской жизни: «Где эта жизнь? Где эти таинственные родники (на­ право поедешь — сам сыт, конь голоден, на­ лево — конь сыт, сам голоден, а прямо по­ едешь — не видать ни коня, ни головы), по которым ездили могучие родные богатыри? Нет, жизнь есть, она должна быть...» Мужественно одолев все трудности си­ бирского пути на Сахалин, духовно обнов­ ленный преодоленными преградами к цели и вдохновенный победительным испытани­ ем своих сил Сибирью, Чехов, подобно Око- емову, не может удержаться от недоумен­ ного вопроса, почему прекрасный, распо­ лагающий к счастливой жизни край, превра­ щен в место устрашения и наказания: «Не понимаю, почему здесь излюбленное место для ссылки» (28 мая 1890). Сибирью Чехов отвечал на вопросы онтологической значимости, восходящие к его представлениям о высших ценностях жизни, и главной в их числе оказалась чело­ веческая способность к самостояпью. Са­ мым важным оказалось то, что «выдержала экзамен», проверку мощным хронотопом Сибири чеховская антропология, вера в че­ ловека как такового: огромный потенциал его возможностей и высокую меру способно­ 1 1 заказ № 358