Сибирские огни, № 5, 2010

ВИКТОР ГОРОБЕЦ ЭКСТРИМ ПОДНЕВОЛЬНЫЙ И рассветы, до которых бежать — не добежать, и обсохшие губы, которым по фиг чужераннее утро Парижа, и галльский дух кривых щербатых мостовых, и арабы... Ах, Жан, конечно, был божественен. Сразу и Мишель нашелся. Но похож-то! Господи, ведь не бывает так. И срок известен, и сама знаю, но гляну — зеркала не надо. Чертовщина. Жан не долго слепал, тоже на год хватило. После Жана был Гамаль. Тоже не вышло. И все просчитала, да кто страхует от осечек? И прижимистый, и ревнивый, и деспот. Что себе на уме — пусть. У нас каждый третий— мелкий авантюрист и большое трепло... Но— террорист! Океани­ ческая ошибка... Эндар увез в Латинскую Америку. Третий сорт... Нет, милый и не жадный. Даже слишком. Никому не отказывал: денег, секрет какой, рецепт фамильный— все без умысла, от души. Взрослый мужик, а вместо мозгов язык отрастил. И тот из задницы. Спорить с ним — одна вонь. Но сколько наступать на грабли? Хотя, если глаз нет... Поначалу все темперамент показывал — латинос; только где ему против нее, зубы съевшей. Раз, другой осадила, где рукой приложилась, кое-что продемон­ стрировала из опыта советского — и всё на зрителя. Пытавшийся из себя что-то представлять супруг быстро сдулся, и все пошло своим чередом. Внешность ее козырь. «Учишься? Умею!» Сила, и она же — бомба с таймером. Механизм считает время, финал неизбежен, нереализованные моменты скаплива­ ются. Даже ток теряет силу в проводах. Это как чахотка — таешь, таешь. Словно ежегодный штамм гриппа— каждый раз все хуже. В двери уже не стучишь — или в лоб откроют, или сзади не поймут. Оскорбят — улыбаешься, так принято, так легче. Знаешь и молчишь — мудрая. А таймер не унять! Песочные часы, механические, атомные— результат предопределен... И ведь не дура, энциклопедии читала, афориз­ мы в сборниках, музыкальное образование, иняз какой-никакой, бальные танцы, вос­ точные религии, кровь предков опять же... Но вот итог. Сын вырос, женился, устро­ ился. Какие-то машины, плантации, поставки. А она в шезлонге с блокнотом... И что, жизнь удалась? Да: тропики, лайнеры, фестивали, бриз, солнце в полнеба. Ни тебе ковырянной земли, ни хамства соседского. Кофе, сок, бананы... А кого лю­ била? Все запутано. Так что ни осмыслить, ни сказать. Сложены законы, песни, меч­ ты. Обойдены, изловлены и спеты. И снова сложены. Груды всего. Потом чирк— и пламя. А главного не сказано. Стоишь ты, озираешься и понимаешь: ничего не изме­ нить. Зола... * * * Чего им не хватало? Ей-богу — дети. Плохо? Не им одним. Трудно? Многим трудно. Сил нет? Терпи. Нет— вскачь по заграницам, нет— утешился с лаборанткой. Горшки побили — всё. Оба не ангелы. Сколько лет, а ума не нажили, бесятся люди. Теперь и детей нет. А ее ребенок — еще глянуть надо, от кого. Может, и жили бы... Родители по знахарям ходили, да без толку: то ли на роду написано, то ли век влияет. Никто из колдунов себя не вылечил— шарлатаны, видно. Да и некого охмурять: он— в командировках, она— за тридевять земель, с нерусскими. Только и видели... Ой, да что там! Все смешалось: народы, понятия, вкусы... Время размытых контуров. Жизнь пошла вразнос, люди пустились в тяжкие: военные подались в бизнес, ученые в литературу, инженеры в киллеры... Все обожглись, все эгоисты, и что— обязатель­ но мужей менять? Каждый стал женоненавистником? Думала: сама лжет постоянно, то и все вокруг подобные? Дуреха. Не знаешь, что сказать — говори правду. Врать зачем? Да на пустом месте. «Боль — обостряет», «ревность — привлекает», «ссоры — связывают»... Подсекла, а как же! Полагала: никуда неденется. Месяц, год, итри, и пять— притирка. Что угодно станется! Слухи— они со скоростью газа... Без врак достанет неприятностей. Достало... Сама хотела— вот и хлебай полной ложкой! Вот семья, казалось. Образцово-показательная! Пример коммунистического общежития. Дом завидовал, не один подъезд. Теща, тесть — свои люди, мать родную