Сибирские огни, № 5, 2010

что есть такие углы. Всегда мимо ходила, не задумываясь. За одни точки зрения — убить мало, но чаще — целовала. Когда ногу сломал, каждый день звонила: «ты дома?» И прощалась одним и тем же: «крепко стоять на ногах». Он злился, но быстро привык. Так и приручила: коты любят ласку. А приручила — и сама приклеилась. Не в привычку, действительно тянуло. И таяла, и дрожала... Себя едва не забыла. А у самой-то забот и планов — выше крыши. И консерватория, и языки — все хотелось охватить. Да ведь и жертвовать надо? Ничего, искала время. Крутилась, что белка цирковая. По дому раз-два — все сияет, из кухни — запах на весь двор, на лекции— не выспавшись, с обеда— в агентство, вечером — спортзал. Ради мечты. Ради титула. Все силы, всю лесть, все обаяние. Надо — и легла бы. Чтобы там стоять. Ему— едва хватало пять минут. Но уделяла. Ближе к ночи. Как правило, звонила. Со временем— больше и дольше. Пока не осознала: нужен, надо брать. Да и чем она могла его? Собой разве. С того конкурс за ней и остался — отсту­ пать некуда. Хотя чего там! Вряд ли по-другому вышло, с ее связями и пластикой врожденной. А шаг поставленный, а голос, руки холеные, пальцы тонкие, когти на­ стороже? Даром что с Патриса Лумумбы. Красота — это свыше... Ах, зачем людям слава? Манит-втягивает-губит... Чтоб совсем не затянуло — завела собаку. Против его кошки. Смешно! Ее к подъезду вечером на «Форде», он— навстречу с удочкой, Машку карасями баловать. Правду говорят: узнать человека — замуж выйти. По первому времени свобо­ дой пахло: музыканты, преферанс, широта, раскованность, свежина идей. Потом — сбродило. А раз так — пошла и горькая, капля за каплей. То, се, третье. Конечно, скандалы. Как без них? Не на пустом ведь месте, были чувства. И расстались быстро. От «люблю-люблю» до «хватит наконец»—двадцать ме­ сяцев. Быстро проехали. Доверие таяло, росла неприязнь, и скорожизнь стала невыно­ симой. «Туда не ходи», «дома не стирано», «зачем эти курсы?» Будто это главное. Сам как ударился в историю профессионально— так и пошло. Пошлее пошлого. Завел две папки: в одну — материал для кандидатской, другую озаглавил «ерунда». Причем последнее время только в ней и рылся. А чего его история — только траты, никакой прибыли. Душа, она, конечно, и невидима, и вечна, но тело без монет — цветок засохший. Мумия. А еще друзья подобные. Накурят, нагадят, споры на кухне до четырех утра, бред полуночного бдения: И тесен мир, в котором тонут, И ближе небо в каплях глаз... И тот — по мотивам краденых сюжетов. Понимали бы чего... Еще ее учили! Сами не больно добились. А мочь — и того не могли... Комплиментов — не жди, кофе— давай, из подарков— кружки именные. Техническая интеллигенция переко­ ванная. Композиторы, поэты, археологи... Хренологи! Выросли из пустяшных дел, но и дальше не пошли. Бессребреники и графоманы. Зато водку трескать— доктора алкоголических наук!.. Ему, кстати, алкоголь способствовал. После красного мог и три часа подряд... трезвым — полторы минуты максимум. Любил, наверное, дура­ чок восторженный. Разводились— думала, отдохну. Добилась свободы! Наконец-то мужчины, ма­ газины, телефон... Везде успеть, отметиться, сверкнуть — возобновить сношения, знакомства новые открыть, кредиты вернуть утраченные. Снова— фотосессии, бла­ городные коктейли презентаций, мордатые джипы и статные кавалеры... Жан давно попал в поле зрения. Запал, как мальчик. До замужества обхаживал. Хотел. Ну и ладушки: не подарить себя любящему — больший грех, чем брак по расчету. Вот и поймала, как пельмень шумовкой. Прощай, немытая Россия, стоны о падении нравов, улица Кирзового Сапога идвадцать семь календарей. Пять недель и— виват, Франция! Лазурный берег, оригинал Эйфеля, домики игрушечные, а их с Жаном — самый-самый. Вырвалась — надышаться не могла, всю рвало, на части распадалась. Мир кружился, словно крылья Мулен Руж. Задыхаться — позже стала. ВИКТОР ГОРОБЕЦ 4^4^ ЭКСТРИМ ПОДНЕВОЛЬНЫЙ