Сибирские огни, № 5, 2010

математике, географии, истории; она самовыражалась в немецких тряпках и чужих авто. Жизнь, до самой ее сути, он подвергал сомнению. Она в идеализации кумиров исходила до раболепия: «чтоб золотинки с нимба не упало...» Первый поцелуй он сорвал в семнадцать, она— с пятнадцати лет познала преле­ сти любви на крышах высоток («ты не умеешь... сюда... ага... теперь гораздо глуб­ же»). Он был скован, она— расторопна. Она любила ритмичный попе и рок-н-ролл, он — рок-н-ролл и тихую музыку современных композиторов. В восемнадцать он пел свои песни, она— перепевки из совпатриотических. В двадцать два очередной любовник сделал ее королевой заштатного конкурса; он — привык к терпким плодам побед и чугунной горечи поражений. Его друзьями были художники, играющие на трубах, и трубачи, играющие в преферанс; ее — владельцы магазинов, работники прокуратуры и блатота. (Спи со всеми— кто-ни- будь да женится). Он вырос реалистом в жизненной реальности и романтиком в духовной сфере. Она всюду демонстрировала склонность к театральным эффектам и настоящей романтике предпочитала антураж. Мало ли— год счастья? Много ли — терпеть этот год? Костяшки счетов, чаши медицинских весов, сито души, оценки, суждения, взгляды со стороны, слова— глаза в глаза... Что важно? Когда вопросов больше ответов, приходится разводить руками. А развел — все рухнуло. Милашки и феи его прошлого отщипывали, откусывали, рвали по кусочку его душу, обнажая ее, и плевали в открытую часть ядом. Каждая отняла дольку жизни, нанеся рану, в одномоментной совокупности смертельную. Но выщербленные ме­ ста зализывались, и все повторялось. Она была подобной им «добренькой девочкой» и первый раз осталась с ним в двадцать пять. («Серьезно женишься? Ну, молодец!») Ей нравились «Пежо», «Клико» и спаниели; у него имелся «Запорожец», вмещаю­ щий два человека и собачонку. К собакам, кстати, не кипел. Больше кошек. А она наоборот. И вообще — все наоборот. Не так. По-другому. Сначала было забавно, потом в тягость, дальше — трещины, овраги, пропасть, камнепады и обвал... Что говорить? Семейная жизнь не вышла. Он — «вечно умничал», она — «не видела ничего дурного». Один прощал и терпел, знал и мучился. Вторая половина хотела нежиться и повелевать. Отсюда вранье, бесконечные истерики, и— как после­ днее оружие— хамство. Ему вменялись робкие попытки уколоть глаза правдой. Ей многое сходило с рук и часто фартило. Он— экономил, в заработки двора не цеплял; она— месяц за месяцем клялась взяться заутреннюю гимнастику, но быстро подав­ ляла желание. Бралась за диету — набирала лишний вес, объявляла вязку свитера— хватало на собачий поводок... Непропорциональность вкладов блистала очевиднос­ тью. От него — и цветы, и кольца; от нее — пыль, сухие плети комнатных цветов, чужой мед на губах... Мелочи — главное. С них начинается, они подчеркивают, ими — завершаю­ щий аккорд. Когда в целом — еще куда ни шло, а разбей на тысячу осколков — и не склеишь. Точно вазу династии Мин. Уж все по ней: сменил друзей, работу, мебель. Врост по службе двинулся. А не то. Денег мало, коллеги новые тоже не пришлись. Сама в три раза меньше приносила, а давала и того не насчитать, но — все по ней. Бралась шить — не потянула, уборку в доме — его ждала. Чтобы — поровну. И вилку не так держал, и ложку с краю оставлял, и хлеб надкусанный — обрежь. С собакой — он гулял; она — за кошкой— и пальцем не двинула: брезговала. Будто сама мармеладом ходит. Взялся за хобби старое — уйти душой от бытовухи— не пускала. Лаской могла, слезами, а брала свое. Да и любить умела. Сладко ему было с ней, тепло, объятно, родно. Как в земле своей. Как она притягивала, несвобода! Вот могла. И такой желан­ ной виделась ему, когда хотела, страсть. Пуще воли каторжнику. На то и узы. Только, видно, всякого источника довольно будет. Недоступность влекущую разорвали ветры, миражи ушли, а схваченное— утекло сквозь пальцы. Отсутствова­ ли в нем жилки карьеризма и коммерции — «миллион в карман не влезет», потому потребности ее возросшие восполнить вовремя не смог, за то и поплатился. ВИКТОР ГОРОБЕЦ ЭКСТРИМ ПОДНЕВОЛЬНЫЙ