Сибирские огни, № 5, 2010

лисицей. А получилось, что искал другую «огневку» — красную, большевистскую. «На Амуре товарищев много. Все больше­ вики. Шибко хорошие люди», — объясняет ему сосед Митька. Это так «вошло в его со­ знание», холодя душу, что он говорит крас­ ному комиссару Макарову: «Макаров това­ рищ. Семка (купец. — В. Я.) товарищ нету. Васька тоже товарищем хочет быть... Вась­ ка бедный, Макарка (сын) бедный. Все рав­ но братка есть». Но вскоре герой сам оказы­ вается в роли лисы-«огневки», которую под­ стерегли враги-японцы. Слишком уж боль­ шой оказалась «охота», которую большеви­ ки вели на затравленно сопротивлявшихся «белых», пошедших на союз с японцами. «Из- под шапки кроличьей вытекло совсем не­ много мозгу», — заканчивается так весело было шедшее повествование о «красном» гиляке. «Немного мозгу» — это немного кро­ вавых сцен с насилием. Хорошо, что не все идут по его, Зазубрина, пути «Двух миров». И как по-сибирски хороши пейзажи «Огне­ вки»: «И придет ночь синеглазая, смуглая, как соболь из тайги Шантарской, подберет подол свой, зашлепанный вихрями белыми по бездорожьям тундры морозной, выльет в небо миску агатовую, уху света лунного. Уха янтарем заправлена и плавают в ней звезды жирные, улыбчатые... Течет уха лунная из миски через края серебряные на Амурские хребты, на сопки, тайгой закурчавленные...». Будто гиляком написано. Или спето. То, что проза ныне без поэзии уже невозможна — это не только Ремизов, Пильняк или Иванов узаконили. Это еще и наше, сибирское от­ крытие. Тем более что поэзия у нас не про­ стая, а «косоглазая и скуластая» — самая за­ поведная, яркая и взрывчатая. Как только могут взрываться самые неожиданные го­ рючие смеси — разнокровные, метисные, евразийские. И это уже не маска, а естество. Подлин­ но сибирское, в отличие от лит. масок «сера- пионов». Их маски легко снять, разоблачить их. А Антона Сорокина, еще одного чудного автора «СО» и автора «Примитивов», — не­ возможно. Будто казах писал и «Железную птицу», и «Дуана Баймана», и «Саудакаса». То, что и как говорит шаман-дуана Байман, говорит не Сорокин, а именно он. Такое не подделать: «Мысли человека лежат кругами, и нет ни начала, ни конца, но дуана Байман находит конец и начало... Я жалею киргизс­ кий народ, но дуана Байман говорит слова духов Абаканских гор, не свои слова, — чем больше горя будет вами сделано, тем боль­ ше отмщение будет вам», — бесстрашно говорит этот неподкупный шаман-пророк в глаза атаману Дутову, сулящему награду за хорошее предсказание. Из тех же казахских мест родом мастер короткого, сжатого, как пружина, выстрели­ вающая чьей-то смертью, рассказа Кондра- тий Урманов. Его «Заноза» и «Пестрядь» — те же «примитивы» на тему, казалось бы, уже многократно прописанную. Но его граждан­ ская война — как суровая черно-белая гра­ фика. Это то песня, то сказание, то шаман­ ство, где много слов не надо. Поет сюжет, его нисходящая к смерти и восходящая к тра­ гедии линия. Петруха Гуляев из «Пестряди» спасался от колчаковских вербовщиков, пе­ ребравшись через фронт к «красным» и многому научившись, в то время как его жена Варвара, изнасилованная «белым» офицером, понесла. За нечаянно рожденно­ го в «политическом» грехе мальца ему стыд­ но, но ижалко его: давно уже хотелось сына. Так нечаянно он его и придушил, то ли мла­ денческий крик успокаивал, то ли «охвицер- ской крови» отродье убивал. Потом топил раздвоенность сознания в запоях. Финал по­ чти что казахский, «примитивно»-сорокин- ский, шаманский: «Вокруг кладбища чер­ ной стеной стоял бор; стоял, слушал пест­ рядину дней людских и шумел тихо, моно­ тонно, тоскливо...» Никто не прав и не вино­ ват. Жизнь — только «пестрядь» событий, раздвоенность — вещь не только идеологи­ ческая, а скорее, глубинная. Революция — только повод, только ускоритель этих глубин­ ных процессов. «СО», думал, наверное, Зазубрин, тоже грешит «пестрядиной». Пестрит разнотемь- ем. Сначала бессмертная «Смерть», потом эсеровские «Путники». Вдруг детская «Миш­ кина соль» Ст. Шилова — смесь Гарина- Михайловского с Помяловским. Длинный «ленинский» блок (Вегман, Киржниц, Я. Диман), «белый» Болдырев. И под конец «разгромный» Браун о «серапионах». Это № 1. № 2. Тихменев с фальшиво «красным» перебежчиком, «Лицом моей родины» А. Новоселова (!), «Гавриилом Степанови­ чем Батеньковым» Г. Потанина (!) и непри­ лично большой статьей М. Плотникова «Пос- лерусский вогульский эпос», идущий сразу вслед за статьей Д. Болдырева-Казаринова «Ленин и искусство». Как будто эпос таеж­ ного дикого народа, отчаянно сопротивляв­ шегося русской колонизации, чем-то похож на безоговорочное ленинское неприятие не­ реалистического искусства. Там «проповедь христианства»... кроткого «возлюби ближ­ него как самого себя» с помощью огня и