Сибирские огни, № 5, 2010

Наверное, Зазубрин завидовал Ероши- ну, так решительно рвавшего с фальшью и раздвоенностью, готового слышать упреки в есенинстве и «примитивности» ради ред­ кого дара певучести своего стиха. Вот если бы он, Зазубрин, был поэтом... В поэзии так легко и естественно растворять политику, идеологию и прочий пафос, который вызы­ вает эту проклятую раздвоенность. Этот Ка- лигин так и написал открытым текстом: «Сра­ зу чувствуется раздвоенность автора». Как уколол, пронзил, задел нерв. То раз­ двоение, которым он сам страдал, и кото­ рым болеют все, кто начал жить, думать, творить до революции. Он, написавший «Два мира» — назвавший болезнь «цифро­ вым» именем, Итин с «Гонгури», «Солнцем сердца», «Урамбо», Правдухин и Браун со своей любовью-враждой к «звериному» творчеству Вс. Иванова и Пильняка, Маяков­ ского и Замятина. Ерошин почти его сверстник — с 1894- го, майский: 22-го по новому стилю. Уроже­ нец бедняцкой рязанщины, он, как многие тогда (например, Итин), прошел школу 5-й армии, ее политотдела. Не миновал и газеты «Красный стрелок» — общей для «попутчи­ ков» из других краев и времен школы по лик­ видации раздвоенности и выработке «крас­ ных» мозгов и слов. И вот Ерошин рвет с «красным» лексиконом своих стихов и вы­ пускает «Переклик», на котором, конечно, не успокоится. В редакции «СО» не только любили его, земляка Есенина, и знали, что он «примитивен» совсем не по причине сво­ его происхождения («Батька — бедняк, на селе беднее его и не было никого», — гово­ рил он Н. Анову) или образа жизни (бежал в Москву от бедности, работал в лавке «маль­ чиком», в Петербурге ночевал на вокзале, торговал ядом от тараканов и мышей, раз­ носил газеты, в общем, «богема», писал еще один друг поэта Л. Мартынов), но по харак­ теру начитанности, поэтическим вкусам. По свидетельству Л. Мартынова, восхищался Ерошин не только Есениным и Кольцовым, но и «Эсхилом, Вергилием, Эдцами». Итоль­ ко когда он обрел Алтай — «Беловодье» сво­ ей поэзии, всем стало ясно, что суть его дара — чувство первооснов жизни и слова, эпич­ ность без эпоса, то, что называют патриар­ хальностью. Античные ли идиллии это, ки­ тайские и японские миниатюры, мирочув- ствование «деревенщиков». В «Переклике» это финал стихотворения «В тайге»: «От шорохов и дум лесных, / Вина искристого отведал, / Забыв тома премудрых книг». В 1924-м он пишет, как в 1922-м: «Стою у твоего истока / И слышу — вечность сте­ режет/ Молчаньем тайным и глубоким / Твой путь и мысли гордый взлет». В№ 1«СО» под стихом «У ручья» стоит подпись «Горный Алтай». В первый раз Ерошин ушел туда пешком, с котомкой за плечами, как стран­ ник. И с тех пор будет курсировать между Алтаем и Новосибирском, где в редакции «СО» при очередном его прибытии будут устраивать лит. вечер. Он и сам, как ручей — звенит, течет, поет, что видит по мере своего течения. Потому и откажется годом позже от самолета «Сибревком», на котором Итин предложит ему лететь в любимые края. Ити- ну можно, он не «примитивен», может так же быстро перейти от поэзии к прозе, от про­ зы к очерку, от очерка к науке со схемами и графиками Северного морского пути. А так­ же от творчества к должности — редактиро­ ванию «СО», от дружбы и застолий— к лите­ ратурно-партийной уничтожающей критике, чтобы самому кончить расстрелом. Ерошин же никогда не изменял своей патриархально­ сти. В 1929-м он издаст в Москве сборник сти­ хов «Синяя юрта», а в 1933-м Зазубрин там же — роман «Горы» и тоже об Алтае. В тяж­ кие годы межвременья конца 20-х Зазубрин только на Алтае найдет спасение и вернется к роману, как в год рождения своей славы. В 1924-м, на втором Году рождения жур­ нала — Ерошин уже «ветеран» «СО». «Ог- нелюб», любимец, мэтр. Тот «кирпичик», фрагмент-паззл мозаики, без которого фун­ дамент «СО» не был бы столь крепок, а брат­ ство «огнелюбов» — не столь тесным, по­ чти родным. И не только Ерошин, далеко не только. Удивительно, как быстро становились свои­ ми, родными, «огнелюбскими» и другие. Свойство почти магическое. Вот, например, Михаил Скуратов. Молодой, едва за двадцать. А как умеет о старой варнацкой Сибири пи­ сать! Как свидетель, очевидец. Да что там, как сам варнак, кандальник, бродяга. Во вто­ рой номер «СО» идут его «Копачи» — «при­ исковые были» об искателях золотых само­ родков. Картинки с натуры! «В сапогах трех­ пудового веса. / Сколько грязи месили од­ ной. / Лишь сорви-голова и повеса / Мог за промах платить сам собой». Будто на своей бедовой голове испытал: «Где-нибудь в заб­ рошенной шахте / Рухнет каменный черный свод / И по черепу так бабахнет, / Что костей никто не найдет». Уж не свой ли автопортрет нарисовал Скуратов в этой строфе: «Нахло­ бучил кожан на плечи, / Исподлобья глаза... Хорош! / Инструмент — лопата... И свечи. / За голяшкой на случай нож»? Лихо! Хотя вряд ли этот Миша из Ир­ кутска такой головорез. Скорее всего, умеет