Сибирские огни, № 5, 2010

А что потом? А потом возвращение в 1948-ом к воронке от мощной авиабомбы посреди развалин родового дома... Страна, освобождённая — и побеждённая одно­ временно -—требовала одного: труда, труда, труда. Серые будни, хмурые лица. Впро­ чем, Рудольф фон К. уже не знал ни нужды, ни голода. От семейного достояния кое- что уцелело, женитьба принесла что-то вроде любви. Но воспоминания послевоен­ ного времени оказались чёрно-белыми. И хотя те годы прошли отнюдь не впустую, с ними прошла и молодость. Теперь, когда жизнь большей частью была позади, на всём лежал налёт серости. И если вдруг пробивался цвет — то именно с памятью русских лет. Первой русской весны... Красные от холода руки. Печь, растапливаемая сосновыми дровами — от сыро­ сти рыжими, как волосы соседской девчонки, и такое же рыжее пламя в печи. Парная желтизна варёной картошки. И другая желтизна, которая пробивалась через серебро вербного пуха, подтверждая, что зиму пережили, что теперь уж не пропадём. Как ни пасмурно было небо, синева сквозила и в глубине его серости. Талой серости, яркой серости... Удивительно ли, что от нестерпимого марша, исполненного этим русским, она хлынула прямо оттуда, из той давней весны, да так, что вдруг затряслись плечи, и, как написал неведомый в земле Шлезвиг-Гольштейн поэт: Сквознячок зарябил подещё не открытыми веками, словно их приоткрыл на ветру над слепящими реками, громоздящими льды возле вётел среди необычного изобилья воды, голубого и светло-горчичного...