Сибирские огни, 2008, № 12

ВАЛЕРИЙ БАРАНОВ Шъ ТЕОРИЯ БЕССМЕРТИЯ дечно будешь молиться, означит лишь скорбную весть и послужит явным доказа­ тельством вечных мучений в том жутком аду, куда скоро поедет твоя и моя душа. Ты зря отдельно оправдываешься и навязываешь иконе фальшивый билет, кон­ тракт на дикое, темное, глухое, безбожное сотрудничество. Это всего лишь черный воздух или слова, которые констатируют: это у тебя болит— это тебя ужасает— это ты ненавидишь— этого ты не хочешь. И то, на что ты уже не имеешь никакого права— на собственную душу, отдаешь вместо денег, даром, с радостью. И на эту твою радость смотреть еще тяжелей, чем на горе. Чем страшней и откровенней ад — тем крепче наша с тобой вера в икону. Тебе надо бы плюнуть Агееву в глаза, но ты целуешь икону и молишься. Ты мог бы в этой молитве выдвинуть своему богу определенные претензии интеллектуального характера. Ведь бог— это средство, или секретарь, чтобы запи­ саться в очередь. В список грешников. И прейдет на землю «ангел последний» с этим списком. Своим мечом огнен­ ным он будет разить взбесившихся млекопитающих— кровоядных, будет он жечь их города. И погубит он и всех травоядных, которые в поте лица добывают хлеб свой, чтобы множиться и населять землю «по завету». Почему же ты тянешь и не предъявляешь претензии богу? Потому что человек богу выдумка, потому что человек богу попрек. Зажжено сознание в человеке черным огнем — волею случайной какой-то выс­ шей силы. За это человек оглянулся на мир, придумал бога и сказал: «Я Бог!..» Затем, что раз дано человеку сознавать, что он богу подобен, то какое ему дело до того, что ангелы плачут на небесах, и что когда-то придет на землю «ангел после­ дний» покарать за жизнь и ошибки?.. * * * Любовь и внетелесный принцип... Безаппеляционность Татьяны к Василию Сиверину — это совсем не то обстоя­ тельство, которое потом стало бы мерой раздора, нарциссического томления, нео­ бязательности мириться. Может, это другая крайность, но она недействительна на самом деле. Это, возможно, будет какая-то простая ложь, какие-то новые отчаянные слова. Рассказ обо всем, как оно есть, скорее, паузами, многоточиями и запятыми — не словами. — Все знаки мои, любимая, все слова — твои. Все равно явится только та причина, центр смыслового давления, которая будет тобой обозначена. Из-за тебя в моих текстах полифония, сразу четыре смысловых слоя, и никакой шизофреничное™ нет. Многослойная проза была даже у Бунина, потом у Борхеса — не в этом дело. Допускаю, причина может быть в том, что во время разговора со мной ты неуклонно думаешь о чем-то непостижимо одиозном, и я зачем-то вторю тебе, спрашиваю, но тоже грежу ни о чем, а если и о чем-то, то только — как затащить тебя в постель или в кусты. Мы с тобой два кривых зеркала. Сама для себя ты никогда не признавала всеобщего хода жизненных событий; а за твоей отрешенной внешностью и медленными, неточными, бессвязными слова­ ми крылся лишь страх и суеверие летящей в тебя пули... последний подарок косми­ ческого солдата. Может, сначала тебе представлялось, будто все другие такие же, как ты или я, но мое замешательство, когда ты заговорила со мной о своей судьбе, убеди­ ло тебя в ошибке, раз и навсегда убедило тебя не возвращаться больше к подобным разговорам. Моя дорогая, когда ты поймешь, что уже совсем, окончательно разлюбила меня, вспомнишь ли ты, как однажды зимним утром пришла в мастерскую и загороди­ лась, одетая в свою норковую шубу, пустой рамой от меня — это было после одной из наших ссор с тобой — и, опустив глаза, сделала грустное личико? Должен напом­ нить тебе: ты безнадежно замороченная женщина. Когда что-нибудь, кто-то увлекает тебя, ты не знаешь удержу. Зато и я не знал никого трогательнее тебя, когда ты, насы­ тившись своим буйством, моим страданием, возвращаешься ко мне, чтобы тихо, 78