Сибирские огни, 2008, № 12

ше в этой атмосфере магического, тем юродствовать становится труднее, нити соб­ ственных пожеланий запутываются в чем-то суетном, не имеющем к тебе самому прямого отношения. Но как только будет сказано слово «господи» — и дело будет сделано; «спаси» — молитва не станет чем-то отдельным. Молитва и ее исполнение никогда не пересекутся, у них разные функции, просто больше мелких подлогов скопится на краях, на внешних сторонах воронки событий. Вообще молитвы — это почти тени людские, и стоят все у врат небесных с надеждой получить там воплоще­ ние, освободиться от обязательств к человеческой плоти, вспыхнуть чистым белым огнем... Мы не знаем, кем и когда сознание в людях было зажжено злым черным огнем, потому что молитвы наши — черный огонь. Человек страшно устроен, он что-то просит, требует, но не желает вникать в суть сверхчеловеческого измерения. Люди нагромоздились у врат. Их пугает бьющий оттуда свет, который все прожигает и преображает жестоко. Возникло напряжение. Стеной стоит черный огонь у стены белого огня... Ночью Агееву привиделся кошмарный сон. Будто бы все на свете проснулись, наверно, они и не спали по-настоящему из-за того, что ощущали печаль. Откуда-то сверху на людей извергалась музыка... Потом, в паузах, аплодисменты — детские, слабые и пугающие. Потому что музыка для этих аплодисментов была... совсем не бархат, не тончайший шелк, а какой-то хромой танцующий шаг, вой и шипение. Что-то незаконное, отвратитель­ ное, леденящее душу. Отдельные звуки были такими смердящими, тяжелыми и давя­ щими, что не было сил поднять глаза, посмотреть на небо. Если бы мы могли заглянуть в его сон— увидели бы, как безжалостно разят землю огненные стрелы, и идет стеной белый огонь на черный огонь. Все бегают по городу и спасаются. И прибежал Агеев к тому дому, в котором родился, но теперь не живет, а живет в нем только моя мать. Смотрит: крышу и верхние этажи снесло. Горы кирпи­ чей и железа вокруг. Жителей нет. И он не знает, как узнать, живы ли все вообще. От этой тоски и заботы Валерий Агеев проснулся. Сходил на кухню, попил воды, потом пошел в ванную комнату, там умыл водой лицо и посмотрелся на себя в зеркало, чтобы успокоиться. В страшном сне он отвык от себя, забыл свое лицо, забыл, что ночью со сна не надо смотреться в зеркало — заглянешь в будущее. Попробуй, представь, что ты видишь в зеркале чье-то чужое лицо, красные выпученные глаза с неимоверно расширенными зрачками, и тебя втягивает сквозь эти зрачки в немилосердное будущее. Отвратительное твое будущее. Это такой пус­ тяк — мимолетно приобщиться к глобальной смерти, принять ее по-житейски, без философии и без бога. Нет, лучше уж не от страха, просто проснуться, чтобы разорвать сон в лохмотья, прогнуться, потянуться и ощутить страшную симметрию: кто-то устроился на твоей же кровати, не умыв лица, без креста, глядит в зеркало, в собственные глаза, чтобы проникнуть в зрачки и лететь, сначала даже не выбирая путь и пространство. Агеев остановит свой полет не случайно, а в каком-нибудь божьем храме, на какой-нибудь иконе. Чтобы стать телом и глазами той иконы. Притаиться и ждать. Ждать того момента, когда люди придут молиться. Утром или днем ты войдешь в храм и выберешь икону и его. Ты пройдешь через собственные зрачки в его тело всей своей человеческой мыслью. И ты начнешь читать молитву, чтобы ощутить новый трепет, восторг, поведать Агееву самые гряз­ ные, самые сокровенные свои желания. Я тоже приду и встану за твоей спиной. Приду к этой же иконе, к мысли, по­ скольку из всех мыслей в мире именно она для нас с тобой сегодня будет самая важная, самая близкая... ведь никто же нас уже не рассудит и не поймет. Мы и сами попытаемся не узнать друг друга в иконе. Узнать — это значит почувствовать леденящий ужас человека, который просыпается и видит, что уже похоронен заживо. Единственная надежда — это Господь Бог, и единственная твоя и моя молитва — во спасение. Мне даже самому покажется невероятным, что просветленный, довольный, благообразный и умиротворенный лик Агеева на той самой иконе, которой ты сер­ 77 ВАЛЕРИЙ БАРАНОВ ТЕОРИЯ БЕССМЕРТИЯ