Сибирские огни, 2008, № 12

Выпив несколько рюмок водки и слегка закусив, Василий Сиверин вышел на улицу, чтобы выкурить сигарету и в одиночестве поразмышлять на тему: вернуться и напиться или уже не возвращаться? Он так и не закурил — ах, этот свежий вечерний воздух после духоты помеще­ ния! Он с новым удовольствием вдохнул осенний воздух и неожиданно разволновал­ ся от интонации его аромата. Запах ошеломил, как идеальное и чистое явление из прошлого, из такого давнишнего для этого вечера... Так когда-то пахли волосы и слезы одной женщины. В каком-то далеком зимнем времени. . . Ив своем обещании новой печали, и в еще не выпавшей и ничем не тронутой снежности этот запах показался Сиверину более реальным, чем сегодняшний вечер, чем другая женщина, которая сейчас в одиночестве стояла на краю тротуара в тени молодой липы. Запах из прошлого. Женщина. Деревце. Деревце было одиноко и великолепно. Его осенние, трепетные, галлюцинирую­ щие листья безнадежно сгорали в косых лучах вечернего солнца зелеными и золоты­ ми огонечками. И еще показалось Сиверину, что в этой последней игре листьев с солнечными лучами был один из тех безапелляционных моментов божественной откровенности, даже какого-то отчаянного проклятия смерти и миру, его безумным молекулам и атомам, формализму и эфемерности одновременно, что даже одинокая женщина и вечер обозначились теперь как совершенно неотвратимые жертвы. Но что же произошло? И вряд ли оно произошло из-за какого-то там разукрашенного осенью деревца, уже обреченного испытать новый и страшный сон лютой сибирской зимы. Собственно говоря, ничего. Собственно говоря, умозрительно все вышло бы так, что это вечернее солнце, деревце, женщина и Сиверин показались бы перед кем-то посторонним беззащит­ ными.. . поскольку это произошло бы вследствие какой-то данной вскользь интер­ претации, какого-то обидного шепота, убийственного подстрочного примечания, которое было бы, вероятно, как пуля, произведением жестокости, продуктом остро­ го, пробивающего тебя навылет неумолимого сознания. Но навязчивей всякой эротической откровенности, нестерпимее боли — не­ истребимо еще для людей во всех веках и баталиях — отчетливое переживание мистического опыта смерти, которое так неизменно вызывает у нас закат или вос­ ход солнца. Сиверин оглянулся на солнце и решительно подошел к женщине: — Вы демонстративно и очаровательно смотритесь сейчас в этом закатном свете... Так что не подойти и не рассказать вам об этом — было бы, по меньшей мере, подлостью. Лет через сто я бы все равно вспомнил об этом своем преступле­ нии, поэтому говорю вам... Она улыбнулась, но взглянула почему-то отчужденно. — Простите, что упустил случай познакомиться с вами легально. Женщина еще раз, уже с интересом и с некоторым любопытством, но опять же быстро и остро, стрельнула на Сиверина взглядом из-под ресниц. — Быть представленным, когда полчаса назад вы стояли и беседовали с Колмо­ горовым возле картины «Смерть и симметрия любви». — Ну и что? — Колмогоров мой хороший знакомый. К тому же, он поэт и любитель разного рода доказательств действительности для людей чувств и впечатлений. Если бы я в тот момент к вам подошел и поздоровался, он нас обязательно бы познакомил. — Катя. — Василий. — Вы правы. Легальное знакомство мне с вами было бы абсолютно невоз­ можным. Наступила очередь Сиверина удивленно уставиться на Катерину. — Когда я стояла и разговаривала с Колмогоровым, почему-то невольно я на­ блюдала вас, как вы посматривали на всех и все со скукой и презрением. А выглядели в то же время смешно и жалко, как надутый индюк. Это теперь, после нескольких рюмок, вы о чем-то вспомнили, или забыли, или просто простили всех нас... 63 ВАЛЕРИЙ БАРАНОВ ТЕОРИЯ БЕССМЕРТИЯ