Сибирские огни, 2008, № 12

Владимир ЯРАНЦЕВ МОЯ ЛИТЕРАТУРА Н е з л ы е з а м е т к и МОЙ ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК Литература становится ненужной. Ста­ новясь коммерческим продуктом, она анну­ лируется. Самоубивается. Как она это дела­ ет и чем оправдывает — тема немалого раз­ говора. Пока лишь — заметки в жанре мод­ ной ныне розановщины. * * * В литературном словаре С. Чупринина «Жизнь по понятиям» (2007) есть статья «Ро- зановщина». Словно бы предостерегающая от «розановского протеизма и розановской амбивалентности». Но что толку, если ею уже соблазнены «мириады эпигонов»? А глав­ ное, есть «литература русского Интернета» с ее «живым журналом». Инкубатор Роза­ новых. Глядишь, скоро и обычная литерату­ ра станет сплошным Розановым. Как чуть было не стала она в XIX веке одним гигантс­ ким Гоголем. Все помнят радостно-строгое, белинское, по поводу Достоевского: «У вас Гоголи-то как грибы появляются!». Тогда Бог миловал. А теперь? «Соотечественники, страшно!» * * * В тех же гоголевских «Выбранных мес­ тах из переписки с друзьями», откуда эта «страшная» цитата, есть много других, не менее жутко-провидческих. «Опасно шутить писателю со словом». Может он «опозорить то, что стремишься возвысить, и как на вся­ ком шагу язык есть наш предатель». * * * Вспомнились вдруг «Злые заметки» (1927) Н. Бухарина. Знаменитый пассаж про «сисястых баб», «трагическую пьяную ико­ ту» и прочие пороки есенинщины. Бухарин- щина здесь — в роли вытрезвителя. И путе­ водителя в «литературу бодрых людей, в гущу жизни идущих, храбрых строителей». Народ же продолжал читать Есенина, а не Маяковского. Самоубийством которого Н. Бухарин сам был уничтожен: «Эта гибель парадоксальна. Она вопиюще-нелепа. Она кричаще-трагична. Владимир Владимиро­ вич, зачем вы это сделали?». Есенину вот вроде бы можно, а Маяковскому не полага­ ется «по чину». Такой наивности, откровен­ но детских пристрастий в литературе (кото­ рый на «М» — люблю, который на «Е» — ненавижу) не найдешь в нынешних литера­ турных словарях. По понятиям живем, по понятиям. * * * Есенин тоже сущий был ребенок. Хули­ ганил и пил в жизни и в стихах, чуть не в каж­ дом объявляя о грядущем самоубийстве. Чтобы избежать убийства: «Вот сдавили за шею деревню / Каменные руки шоссе... / Здравствуй ты, моя черная гибель, / Я на­ встречу тебе выхожу». И что бы там ни было в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года, а смерти Есенину уже было не избежать. Ибо пришел он: «Черный человек! / Ты прескверный гость!». * * * Гоголем в восхищении назвал сам К. Станиславский Н. Эрдмана, автора пьесы «Самоубийца» (1928). И верно: где Гоголь, там и самоубийство. Хотя бы литературного ге­ роя. Хотя бы Семена Семеныча Подсекаль- никова. Решивший расстаться с жизнью — от собственной ничтожности, безработицы или той же есенинщины, — он вдруг оказы­ вается горячо востребованным. Окружаю­ щие просят его застрелиться под каким-ни- будь из предлагаемых лозунгов: «Умираю как жертва национальности, затравили жиды», «Жить не в силах по подлости фининспекто­ ра», «В смерти прошу никого не винить, кро­ ме нашей любимой советской власти». Еще одни отзвук есенинского ухода? Скорее, трагикомическая притча о человеке вообще. Ибо Подсекальников говорит в сво­ ей изгробной (из гроба мнимого самоубий­ цы) речи: «Товарищи, я не хочу умирать: ни за вас, ни за них, ни за класс, ни за человече­ ство, ни за Марью Лукьяновну». А может, он совсем умирать не хочет? 170