Сибирские огни, 2008, № 12

ГРИГОРИЙ САЛТУП ИЗ БАРАКА В НИКУДА — Карбюратор засорился, подъехал продуть, подхожу: Танюшка визжит. Ду­ мал: насильничают! Девчонка-то во вымахала, меня перерастет. Она в ванне голень­ кая, а двое пацанов вокруг прыгают, на фотку снимают. Я их за шиворот. Один наш, барачный, меня в грудь укусил, сквозь рубашку, — лезет дядя Ваня за грудки. — Ну-ну! Не показывай. Верим! — Сынок этот, из девятой. — Узкоглазый-то? Знаем-знаем, Котей зовут. — У второго я фотоаппарат отобрал, но он вывернулся, шустрый парнишка. Из «сто девятнадцатого». Вечно в нашем дворе болтается... — Этого я знаю прекрасно,— тетка Оля-медсестра смеется, сверкая стальными зубами. — Обкомовский выблядыш. Мать его, Катя Копьева, до сих пор под началь­ ством жопой вертит! Начинала секретаршей у Сутейкина, которого в Москву пере­ вели. Потом при Поронькине крутилась, в блокнотик записывала. Сейчас в своем кабинете, та еще проблядь! — тетка Оля-медсестра ругается, не замечая ни меня, ни моей мамы, которая знаками пытается приостановить ее разухабистую речь. — Я вить их, обкомовок, всех подкожно знаю. Аборты когда, в пятьдесят пятом разреши­ ли? А до пятьдесят пятого им Либерзон аборты делал. Криминально, на собственной даче! Я ассистировала, последы в мусорном ведре выносила. Либерзону-то, чай, звание заслуженного врача не напрасно дали. Выслужил! Выскреб! Катю Копьеву три ли, четыре раза скреб. На передок она слабее Котиной мамки-бедолаги! Они, шлюхи обкомовские, друг о дружке все выбалтывали, и то, что Катя Копьева сама не знает, от кого понесла сыночка: то ли от Сутейкина, то ли от самого Поронькина... — Не-прав-да! — кричу я в блудливые улыбки. — Не-прав-да! — кричу в застыв­ шие на полудвижении жесты. — Неправда! Неправда! Неправда! — от соленого слезного крика застит глаза, и все лица сливаются в многоглазое губастое месиво. — Игорешин папа — Герой Советского Союза! Вот! Для них уже коммунизм открыт! Игорешина мать имеет право в магазине специальном все что угодно брать! За «спа­ сибо!» По справке! Вот! Как при коммунизме! Игорешин отец — герой, секретный разведчик! Вот!.. В запале срывается с моего языка военная тайна, которую Мальчиш-Кибальчиш никогда бы не выдал. — Он для Игорешиной матери коммунизм заслужил! Вот! — И-хо-хо!.. А-ха-ха!.. И-го-го!.. А-ва-ва!.. У-ю-ю!..— заходится в многоголосом худливом лае многоротое чудище. Нет лиц, нет закатившихся глаз, лишь красные зевы с дрожащими языками и мятые помидорины подбородков и щек. — «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских лю­ дей будет жить при коммунизме!» Вот! — кричу я свой любимый и светлый лозунг, который везде и всюду, на домах и по радио, навсегда и во веки веков. — А им раньше коммунизм открыли! По списку! Номен... Номен... Номенкутура! Вот! Так их зо­ вут! В магазине специальном! Вот! Заслужили! Вот! — Ах ты, мое поколение! — мама ловит меня, прижимает к животу, и даже ее живот предательски смеется. Тетка Оля-медсестра пританцовывает по кухне кругами и нараспев кричит сквозь слезы: — Уморил уж, уморил! «Заслужила — заслужил!» Ах, герой ты наш, герой! А- ха-ха-ха-ха!.. Нету твоего Игореши отца. Нет. Выблядыш! Его мать спецмагазин вот этим заслужила. Лядь партийная! — тетка Оля-медсестра захватывает похабную жир­ ную складку крепдешинового платья внизу своего живота и трясет ее и трясет, сама заходясь от тряски... Умер во мне коммунист. Загнулся в судорогах барачного смеха. Вот... Другое дело — отец. Он ведь их тех, рядовых, правоверных. В партию в сорок втором на фронте вступал, а не как мои сверстники — на пятом курсе перед распре­ делением и аспирантурой. И не трус был мой отец (я не по медалям и орденам сужу, 114