Сибирские огни, 2008, № 12

ет. Воду туда-сюда таскает. Космы мокрые. Во! — я чувствую себя разведчиком, почти героем. — Голая моется? — не веря удаче, ерзает Игореша. — На кухне? — уточняет Котя. — Нет, у себя в комнате. Днем, пока ее батя на работе. — Запирается? — Наверное. Я не знаю... — Может, она и сейчас моется? Надо проверить: где их корыто? В нашей квартире тихо: кухня пустая и чужая, привычные и давно знакомые посудные шкафчики и тумбочки сейчас, когда за моей спиной затаенно дышат Иго­ реша и Котя, вдруг замерли настороженно, недоверчиво, словно не узнают меня — так домашние животные не принимают пьяных ласк хозяина. На плите в бельевом баке ворчит кипяток, из насморочного крана, обмотанного марлей, чтобы не брыз­ гался, хронической соплей сочится струйка. — Она еще воду греет! Быстро! — Котя за шиворот оттаскивает меня в туалет, и мы втроем испуганно пыхтим в тесноте и мраке. Вонь из дырки, прикрытой крашеной крышкой, и гнилостный шепот Игорехи мне в лицо: — Сиди здесь, не высовывайся! Мне страшно и от страха хочется в туалет, но при парнях совестно. Котя в щелку следит за коридором, Игореша, навесив мне на шею бинокль, ковыряется в фотоаппарате. — Ты на нее поджигу наставь,— шепчет Игореша Коте, — она встанет в корыте с испугу, а я — щелк, щелк, щелк! — Зачем тебе Танька голой нужна? — спрашиваю я. — В школе покажу, пусть не выпендривается, халява... — Идет! -— через плечо шипит Котя и запирает дверь на крючок. Заглоченный с испугу воздух распирает мой живот, и я чувствую, как надувают­ ся мои щеки. Слышно, как Танька вычерпывает воду из бака— одно ведро отнесла, второе... Набирает холодной воды из-под крана, парни корчат мне и друг другу заго­ ворщицкие хари, Игореша метится объективом на сортирную крышку. — Пора! — почти вслух командует Котя. Оставшись один, я запираюсь на крючок и горестно сижу на краешке деревян­ ного рундука. Таньку мне не жалко, пускай, она лишь шипит на меня, если я под ногами путаюсь. И Коло мне не жалко, он все равно таким останется. А Игорешу... С Игорешей непонятное: для папы коммунизм открыли, значит, вся семья достойная, а сынок, получается, грязным делом увлекается. Но, может быть, к восьмидесятому году он еще успеет перевоспитаться и будет жить по «Моральному кодексу строите­ ля коммунизма»?.. О себе в этой хреновине я стараюсь не думать, уж я-то двадцать раз успею перевоспитаться. Отрешенно слышу я далекий, сквозь две двери, и отчаянный Танькин визг, Иго- решин победный возглас: — Попалась! Шлепки, крики... И вдруг грохот распахнутой пинком двери: — Что здесь?.. Вы что, сопляки?— сиплый голос дядьки Вани, Танькиного отца. — А-а-а! Пусти-и!.. — верещит Игореша. — Май-вай-вай! — непонятно, кто. Топот, возня, визги сметаются в коридор и смолкают. Пользуясь паузой, я перебегаю в нашу комнату, запираюсь и долго и горестно плачу под подушкой, пока не засыпаю... Вечером на кухне под смешки и комментарии соседок дядька Ваня распивает с моим отцом чекушку и дважды, трижды расписывает происшествие и хвастается трофеем — щупленьким фотоаппаратом «Смена», из которого хвостиком вьется серая пленка. 113 8 Заказ № 113 ГРИГОРИЙ САЛТУП Ж д ИЗ БАРАКА В НИКУДА