Сибирские огни, 2008, № 12

Котей из поджиги по консервным банкам и даже курил с ними на крыше сарайки, разглядывая голых теток на Игорешиной колоде карт. А когда узнал, что отец Игоре- шин настоящий Герой Советского Союза и для героев уже открыт коммунизм, то восторг затопил во мне остатки недоверия и черных мыслей. Мне стало ясно, почему Игореша такой щедрый, свободный и богатый. Он может, ему — дано, его папа уже живет при коммунизме! (И ничего плохого Игоре- ше от меня не надо, ведь он может быть щедрым просто так). Я простил Коте былые пинки и затрещины, не замечал прыщавой сыпи на Игорешином лице и пытался копировать его вихляющую походку и манеру держать сигаретку в кулаке, часто-часто присасываться к ней, быстро выпархивая дым вниз, куда-то себе под мышку, словно сдувая с груди невидимые соринки. Странным мне казался только постоянный хохоток моих старших товарищей, когда они приникали, полуобнявшись, к заветной Игорешиной колоде. Подумаешь, волосатый низ живота и пупырышки на вислых титьках! Видел я все эти штучки, правда, без титек и без волос. Ирка Лузгенко показывала еще в первом классе. Мне и Женьке Карпухину. Он попросил, и она показала за просто так — ничего особен­ ного. Вот Танька Калашник из «сто девятнадцатого» умеет писать стоя, как мальчиш­ ка, — вот это класс! Тут без тренировки не обойтись. Но она скромная, не всем показывает, а только одноклассникам. (Всем показывать ей Витька Зельмунд из 3 «В» запрещает). «Нет, — размышлял я, — если у тебя есть гоночный велосипед из Польши, сорокасильный морской бинокль, поджига и фотоаппарат «Смена», если в твоем кармане постоянно бренчат монеты, а для героя-отца уже открыт взаправдашний коммунизм, то захлебываться такими штучками как-то не то, не по-мужски». О коммунизме врал Котя. Врал вдохновенно, искренне и всегда на крыше сарай­ ки. Внизу грязь (недавно хлестанул дождь, освежил осиновые опилки, и они меднеют среди корья и тусклых щепок), крики малышей, щелкают на ветру мокрые старуше­ чьи штаны — блекло-сиреневые и желтые, уже давно и нудно злобятся две женщи­ ны, и непонятно — то ли они меж собой грызутся, то ли кого-то хают, а может, просто разговаривают. Мы на плоской крыше. Пахнет распаренной толью и варом. Над нами большое небо, очень большое — такого с земли не увидишь. Сарайка в два этажа, выше барака, и небо не загораживают ни заборы, ни клетушки, ни соседские бараки. И даже осанистая мощь «сто девятнадцатого» стоит себе отчужденно в сто­ роне и не захватывает меня клешней трех корпусов, как бывает внизу, на земле. Да! Только с крыши сарайки мир прекрасен и удивителен! Игореша, лежа на животе, в бинокль следит за Танькиным окном, его задница вздрагивает нетерпеливо, как у оправившегося кота, наверное, Таньку увидел. Котя, сидя по-татарски, ковыряет спичкой в бородавке. — А можно мне посмотреть на звезду героя его папы? — спрашиваю я Котю, выплюнув мякиш вара, который уже устал жевать. — Нет, — рубит Котя. — Почему? — Его сейчас нет в Советском союзе,— давит Котя бородавку ногтем, коротким и широким, как копыто. — Где же он? — Там, где надо. Ты что, не соображаешь, кому в мирное время могут дать звезду героя? — сурово вопрошает Котя. — Нет, не соображаю, — округляются мои глаза. — Игорь, Игореша, — прихватывает его за пятку Котя. — Как ты думаешь, можно ему сказать? Не проболтается? — Нет-нет, не выдам! — тороплюсь я. — О чем? — не отрываясь от бинокля, спрашивает Игореша. — О твоем отце. 111 ГРИГОРИЙ САЛТУП ym S l ИЗ БАРАКА В НИКУДА