Сибирские огни, 2008, № 12

ГРИГОРИЙ САЛТУП из БАРАКА В НИКУДА ткнулся холодным носом в лодыжку и заковылял на кухню— цок-цок-цок — коготка­ ми по полу. — Тишка, — шепотом объяснил он. — Знаю, — так же тихо ответила она и вдруг задрожала беззвучным смехом. — Он... Тишка ваш, к овчарке Сопелкиных клеится. Ухаживает... Сам ей по колено, а все норовит соблазнить! За хвост лапками хватает, словно расчесывает. Так забавно! — Куда забавней! Потянул он ее за пальчики дальше, сквозь совершенно темную комнату, на ощупь обводя вокруг недвижных и безучастных партнеров ночного контрданса: стола под скатертью с кистями, кресел в холстяных чехлах, старчески элегантного серванта... Вывел на застекленную лоджию и наконец отпустил ее пальцы, легко коснувшись ладони губами. — Летом я здесь обитаю. Раздевайся... — указал на узкий топчан. — Я сейчас. Она легла. Он принес на блюдце тайно желтеющий кубик масла и какой-то крем. Сквозь тюлевую кисею и низкие, темные подбрюшья облаков слабо источались на лоджию блики предрассветного неба. Сергей боком присел на топчан, блеснул в улыбке зу­ бами и прочитал высоким горловым шепотом: — «Лесная нимфа» — самое то! Нимфа, нимфа — красиво, да, Маринушка? Была ты нимфой с нашего двора, нимфой с крыши, а будешь — нимфою лесной! И засмеялся, расшатывая топчан. — Что же ты, Маринушка, раздевайся... Она расстегнула две верхние пуговки на халате и отвернулась; он помог ей выс­ вободить третью и четвертую -— не спеша, спокойно, словно на пианино в четыре руки играли, — пальцы его дрогнули и одеревенели, когда костяшки пощекотала мягкая поросль внизу ее живота, и до него наконец дошло, что под халатиком на ней ничего нет; ниже, до пятой пуговички ей, не приподнимаясь, уже было не дотянуть­ ся, и он, странно притихший и осаженный ее доверием, осторожно развел полы легкой ситцевой ткани, и последняя пуговка сама свободно соскользнула из петли. — О-о-ой, какая ты краси-ивая!.. — пропел он шепотом. Искоса, сквозь припущенные ресницы, ликуя и скорбя, угадывая лишь размы­ тый силуэт в светлом тумане окна, она напряженно, как кошка за фантиком на ниточ­ ке, следила за тем, как бликует и меняется его состояние: руки его остались лежать на ее бедрах, недвижные, словно схваченные внезапным бессилием, дыхание замерло напрочь или стало настолько неслышимым, словно он опасался самим дыханием нарушить тишину и восторг. Пульсирующие секунды молчания не были паузой, расстоянием от слова до слова, от жеста до жеста, и она настолько глубоко ощущала свое единение с побежденным зверем, что казалось, может предугадать каждое ми­ молетное изменение его чувств. Она, разумеется, знала, чем все это продолжится, и была готова к тому, что ее мимолетное ощущение победы, ликования обрушится, сотрется сухим горячечным сопением — наподобие Евгешиного, ведь Евгеша вес­ ной все-таки добился своего, выклянчил, вымолил, занудством своим изнасиловал и, покуражившись перед дружками ее зависимостью и испугавшись ее покорной зави­ симости, быстренько слинял, засуетился и «подцепил» Маринкину одноклассницу... Знала, знала, разумеется, она знала, что та «любовь», которую сотворял с ней Евгеша и готов сотворить Сергей, и есть то «настоящее», о котором тысячи лет люди при­ вычно лгут в стихах, в книгах, да и вообще всегда, когда говорят о любви, ведь и ложь- то входит в обязанность любовного обряда, — и потому она покойно ждала и зара­ нее прощала... Он угловато приподнял плечи, словно продрог, хмыкнул невразумительное, то ли «Прости», то ли «Чего уж там», стянул с себя рубашку и джинсы, оставшись в темных плавках. — Приподнимись чуток... — с деловитой хрипотцой приказал он и высвободил Марину из халатика. 102