Сибирские огни, 2008, № 7

мейские стихи, критик из Ленинграда Адольф Урбан — непосредственность интонации. Интересным было выступление Вадима Куз­ нецова, представляющего издательство «Мо­ лодая гвардия». Отметив положительное, он сказал, что Кобенков очень уж хочет понра­ виться читателю, что к нему еще не пришла житейская мудрость. Впрочем, как мне кажет­ ся, выступающий был не совсем прав: двад­ цатишестилетний поэт имел право желать понравиться читателям, ибо для кого же, в конце концов, мы пишем? Совещание рекомендовало принять Ана­ толия Кобенкова в Союз писателей СССР. А потом мы плыли на теплоходе по Ан­ гаре и Байкалу, читали друг другу стихи. Толя взял мой адрес, и через какое-то время прислал только что изданные «Вечера». К сожалению, книга потерялась при много­ численных переездах, о чем я искренне жа­ лею. Зато журнал «Сельская молодежь» с подборкой его стихов, с фотографией Толи, где он снят молодой, в солдатской форме, я храню до сих пор. Время от времени я как бы получал вес­ точки от Толи. Когда работал в газете «БАМ», в Тынду приезжала поэтесса из Москвы Оль­ га Чугай и рассказывала, что он шлет ей по­ слания в стихах. Приехав в Белгород, узнал от поэта Николая Грищенко, что он учился вместе с Толей в литинституте. Как-то на Бел­ городчину наведался из столицы поэт, уроженец поселка Красная Яруга Владимир Топоров и рассказал, как они с Кобенковым бражничали в Иркутске. Но наша вторая встреча произошла только двенадцать лет спустя после знакомства. 2 . Летом 1986 года мы с белгородским по­ этом Владимиром Молчановым надумали поехать на мою малую Родину — в Приаму­ рье. Володя когда-то учился в Иркутске, там у него остался друг юности, поэтому решили сделать остановку в этом городе, побывать на Байкале. Зашли в иркутскую «молодежку» — га­ зету «Советская молодежь». С журналистом ОлегомЖелтовским, к тому времени ставшим редактором этого издания, я учился в Москве на курсах при Высшей комсомольской школе. Разговорились. Я спросил о Кобенкове: «Да он у нас в редакции работает!» — сказал Олег и позвал Толю. Мы встретились, пожали руки. Тогда Анатолий подписал мне свои кни­ ги: книги стихов «Два года» (1978 г.) и «По­ слание друзьям» (1986 г.), и — литературных статей и эссе «Путь неизбежный» (1983 г.). На одной из них он написал: «Валерию Черкесо­ ву, радуясь встречи с ним, с добрыми поже­ ланиями. Толя». И вновь я читал строки, которые волно­ вали, нравились, запоминались: Уже отработал фонарик березовой рощи моей... Неделя — и ветер ударит, и топнет мороз у дверей, и горькая тьма увяданья, пробив виноградную гроздь, закапает наши свиданья, и жизнь пропитает насквозь — достаточно спички случайной, мгновенья и листьев сырых, чтоб птица во тьме закричала, крыло обжигая об них... Шли годы. Я читал стихи Кобенкова в центральных журналах, в антологии «Стро­ фы века», составленой Евгением Евтушенко, приобрел его сборник «По краям печали и земли» (Москва, 1989 г.), а однажды, вернув­ шийся из поездки в Пушкиногорье поэт Во­ лодя Молчанов сказал: «Тебе привет от Ко­ бенкова. И новую книгу он передал». Сбор­ ник был с такой надписью: «Валере — как напоминание об Иркутске — с добрым при­ ветом из Михайловского. Толя». Сборник «Круг» (1997 г.)— десятая кни­ га Толи. В авторском предисловии сказано: «Солнце для меня предпочтительнее луны, а небесное (в силу возраста) притягательнее земного». В этой книге Кобенков более фило­ софичен, чем в предыдущих, ритмы стихов стали разнообразней, а интонация серьезной. И в то же время — легкое, искрометное «ко- бенковское» письмо: Все было у этой страны: и леса, и реки, и степи, и бог при усах, и барды при лесоповалах... Ей Лемешев пел, ей Фадеев писал, н только меня не хватало... В № 7 журнал «Новый мир» за 2000 год напечатал большущую подборку стихотворе­ ний Кобенкова. Прочитав ее, я даже упросил в одной из белгородских библиотек подарить мне этот номер, так публикация понравились. Особенно эти сроки: ...Там кот любил любоваться мышкой. Там уж вылакивал молоко. И было грустно с хорошей книжкой проститься враз, а с плохой — легко. Там говорили, что жизнь — «что дышло», а вместо «срам» говорили «страм», и в каждом доме был коврик вышит: над речкой храм, да и в речке храм. <...> Зачем я жил там? А так — родился. Зачем уехал? А ни за чем. 189