Сибирские огни, 2008, № 7

Анны Ривелотэ и ее подборки «Когда я лягу камнем без оправы...», откровенно призна­ ющаяся: «Теряю совесть, честь и волю, / Те­ ряю ум и всякий стыд, / Лишь синий венчик алкоголя / Над головой моей парит». Впро­ чем, завершает это стихотворение она уже с другим настроением: «И ртутный шар моей печали / Растает в небе голубом». Вообще, настроение для поэтессы — не всплеск эмо­ ции, не композиционный зигзаг — это пол­ ноценный жанр, заменяющий метафоры. Она пишет: «Я жму тебе. Не руку, просто жму», что не отменяет последующей матерщинки: «И не тебе, бля, / Мне говорить: «Все кончено»». И тогда не удивляет превращение в следующем стихотворении «отравительницы» в «отвори- тельницу чистых кровей». Автор, видимо, в попытках унять дерзость своих настроенчес- ких стихов, упорядочивает их нервную стро­ фику. Но и в лаконичных строках внешне ус­ покоившихся стихов вновь являются: «девоч­ ка в саване», «ты низко пала», «глазами пья­ ного ребенка», «на шее стянутой петлей», «огонь, стигматы, страстоцвет» или вовсе — «из говна — простите, из огня — / восстану я, как роза Парацельса». И только высказан­ ное, наконец, прямым текстом «Ну где же он, любви ответный жест?» ставит все на свои места. Разрозненные стихи объединяются одним сюжетом о том, что любовь героини такая сильная и страстная, что без взаимнос­ ти ей смерть или позор. Не дождавшись же­ лаемого, она замолкает: «А я молчу. Меня уже уносит / Туда, куда не долетят слова». Героиня стихов Юлии Пивоваровой (подборка «И солнце горит, как Версаль...») как будто продолжает сюжет умолчания о том, что бывает после любви и счастья, после света вообще. Это поэзия взлета и падения. В ней «все стремятся выпить грамм по двести», «су­ ществуют» без паспорта, «ненавидят» закаты, рассветы, предпочитая «слепой огонек сига­ реты», а в центре — «огромная баба-провин­ ция считает цыплят» под солнцем, горящим, «как Версаль». Но это картина не мира, а «Я» самой героини, которая дерзко стремится свое «Я» озвучивать: «Я существую без паспор­ та...», «Я просто тень без всякой плоти...», «Я мну две папиросочки в кармане...», «Я попаду в тебя, Весна...», «Я— к а м е н ь . « Я увижу, что есть красота...» и, наконец, «Я уйду от судьбы, / чтобы все-таки быть...». Тут-то и понимаешь, что «Я» такой величины не узко­ цинично, а широко, как сам мир с его сменой времен года. И даже на том дне, где она нахо­ дится, героиня не сомневается, что «уйдет от судьбы», «попадет в Весну», узнает красоту. Так верят хронические тяжелобольные в свое выздоровление. Но вера в себя способна со­ вершать чудеса, как, например, в стихотворе­ нии «Дед» — о тихой деревенской старости, нестареющей любви и дедовом кисете, сши­ том «из старого платья» его старухи. В таком состоянии свершившегося сча­ стья, только не запоздалого, а молодого, на­ ходится героиня Евгении Авдеевой и ее под­ борки «Лишь ветер знает...». Ее стихи пра­ вильны, гладки, здравомыслящи и потому в магистральный сюжет потерь и обретений не выстраивающиеся. Только в цикле «Деревья» есть оптимистический сюжет о дереве-чело- веке в период его роста, нерастраченных фи­ зических и творческих сил. Это ощущение передается такими вот «зелеными» строками: «Я ухожу корнями глубже, / Чем человеческие (?— В.Я.) ноги» и «поднимаюсь к небу выше, / Чем эта (?— В.Я.) русая макушка». Так и бу­ дет, «если только их не срубят», — уверена автор. Все то, что вне «древесной» темы, еще в «Тумане» (название стиха): «Витаю в обла­ ках, ступая по земле», «Не знаю, плакать или нет, / Смеяться или нет», «Не вспоминая ни о чем, не веря ничему». После этого велик со­ блазн сравнить творчество Е. Авдеевой с про­ межутком, временной пустотой, который она сама описала в стихотворении «Встреча ново­ го века»: «Мы ни там, ни сям, / А может быть, и тут и там, / И нам достанется, ей-ей, / И от отцов, и от детей!». Может быть, случай Е. Авдеевой как раз тот, когда автору надо поже­ лать «золотой середины» вместо промежутка. Стихи Марины Акимовой (подборка «Мы собственную жизнь не узнаём...») не середина, а синтез. В них сочетаются сила, энергичность, даже агрессивность выражения и сдерживающая выверенность мысли, спа­ сительная рациональность. Когда стихотворе­ ние начинается такой сильной метафорой, как: «В переулке не съели меня заборы», не очень- то ждешь, что оно закончится «тихо»: «И я выросла тихо-тихо». Таких метафор в стихах поэтессы достаточно: «бензинные дурящие пары», «вечно вспоротые тротуары», «нахлы­ нувший трамвай», «стертое крыльцо», «снег офонарело несется», «жизнь прожитая спру­ жинила», «мне плевать», «спятили от пота». Но затем понимаешь, что все эти сильные (ре­ шительные, «окончательные») глаголы, при­ частия, прилагательные — знаки глубокой по­ груженности автора в свой стих, пережива­ ние каждого его слова с посильной для авто­ ра полнотой. М. Акимова выразила это заме­ чательным образом-самохарактеристикой — «в стихах стоять». Только так, «вслушиваясь в Русь» (а лучше — «вживаясь», «въедаясь», «вгрызаясь»), «я в чем-то главном разберусь, / чего мы слушать не хотели», — пишет она. Сделать это будет нелегко, ибо нет определен­ ности в средствах познания: одинаково часто поэтесса использует и анализ (разрывы строк, анжамбеманы) и синтез (сложение слов: «крупносовестная», «буквовер», «чернозло- бие», «землечтенье»). Впрочем, есть у М. Акимовой рецепт целостности, составленной из трудносочетаемых ингредиентов. Так, что­ бы написать «Русское стихотворение. Рецепт» 167