Сибирские огни, 2008, № 7
Дядя Слава вяло ответил. Он не знал, когда можно прийти. Да. Перезвонит по позже. Мишка целый день крутился возле телефона. Но никто не позвонил. На улице он разгуливал возле запорошенного огородика Славы. Но его не было. А ветки обле пило нежным махровым снегом. НОВЫЙ год Тихая радость в предновогодние вечера. Даже в овощном магазине, где темно от очереди и тяжкий дух лежалой картошки. Невероятно, но мне хватает студен ческих денег. Уже куплена елка, шары. Так и бывает: начнешь покупать одно, а там махнешь — да пусть будет все! Новый год! Затаенно радуешься и стыдновато: вдруг заметят, не ребенок ведь. В магазине долго выглядываю подарки. Сама не знаю, зачем. Наверное, от маленького зимнего счастья. Нежничать у нас в комнате не принято. Моя соседка Люда, комячка, выпивает, как добрый мужик. И ее подруга Лен ка — тоже. Они талантливые, и все понимают — как не пить? У Люды все белое: глаза, ресницы, кожа. На Севере вообще плохо с солнцем. А ладони сплошь в мел ких нежных морщинах от богатой нервной системы. Днем она учится и работает аккомпаниатором в школе, вечером удаляется к друзьям или они приходят сами. Как-то вошел вежливый коренастый мужичок. — Не понимаю, ну что тебе, Малякин, надо? — сокрушалась Люда, тяжко наваливаясь на пустой стол. Малякин почему-то извинялся в мою сторону и опять выбулькивал из про зрачной бутылки в свой и ее стакан. — Жена у тебя хорошая, дети есть ... При слове «Малякин» лицо ее немного взлетало, и в глазах появлялся цвет. Где-то ночью Людка приносила свое крупное тело. Недолго колыхались лунного цвета руки, ноги — к тумбочке, в туалет, к тумбочке — и все падало на кровать. Утром она быстро красила бледные глаза, обливалась дезодорантом и ничем не напоминала себя вечернюю. Пальцы ее точно брали на фортепиано нужные аккор ды и гибко вели мелодическую линию, хоть она и народница, аккордеонистка. На родники вообще тянутся в пианисты, как простонародье в интеллигенцию. Одно дело — тягать тяжелый баян, из-за которого тебя почти не видно, или сгрудиться над балалайкой, а другое — когда вечернее платье, вечерний рояль, руки летают, оконча ния эффектно в зал. В Людкином случае не тщеславие, а природа. Легко у нее полу чалось, полетно. Ленка была пианисткой. И хвалили, и пятерки ставили, но что-то мешало внут ри, пошептывало, что не стать ей величиной. — Не могу, не могу я учиться, уеду... — хрипела, набравшись, и падала, пере валив порог нашей комнаты. Пышная голова темнела на полу. Потом Люда поднимала и, как раненого това рища, уводила на себе. Та мычала, но шла. Падала она не только у нас, но очки оставались целы. После Ленка вежливо стучалась, поправляла смущенно очки и волосы: блокнот ей может подарить? Леся хозяйственная. Она только числится за нашей с Людкой комнатой. За бегает иногда, чистенькая, расторопная. Говорит мало, но толково и вовремя. Ей нужно что-нибудь ближе к жизни. Наверное, вот эти полупрозрачные красные миски с блюдцами. Радостные они, легкие. Как спелая вишня на свет. Поставит их со снедью перед своим Тимуром и будет им любоваться, личико — на худые кулачки. Лесины глаза с томной укладкой век. Для него прозрачные, а для других — с густинкой задумчивой. Еще и складка недобрая появится меж бровей, когда какой земляк прошипит: — Тебе шо, наших хлопцев мало? Была такая серая, а тут прям расцвела. Украинцы у нас гуртуются отдельно. Играют они не лучше, не хуже, да и по виду никак не отличишь. Вот если б чуб отпустили или в шароварах гопаком... Прав
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2