Сибирские огни, 2008, № 7

И я перестала задавать этот нелепый вопрос. Громоздила тебе одну теорию на другую, пока они не рассыпались под моими же ударами. Запоем читала стихи. А где-то на другом конце города ты помалкивала в трубку. Но я уже знала оттенки твоей тишины. И не было ли счастьем после какого-нибудь опуса услышать тихое «здорово»? Ты взялась переписать мне контрольную по латыни. Может, внушила себе, что должна служить людям, потому как верующая. Когда писала, мелированные пряди нависали над листом и закрывали небольшое аккуратное лицо. Ты была так узка и тонка, что казалась нереальной. Таких, наверное, Бог и выбирает. Зачем ему мяси­ стые? Из-под полупрозрачных пальцев выходили ровные фиолетовые завитки. Не сравнить с моими свихнувшимися строчками, где буквы исчезают, сливаясь в вол­ нистую линию. Потом и она исчезает — не вижу смысла в написании, как и во мно­ гом. А у тебя есть Бог. Большой и мудрый, окруженный целой свитой родственни­ ков и друзей. Можно к любому из них подойти, постоять, пожаловаться. Лик Его троится и в конце концов распадается на все сущее: от гор до травинки. Ты его, наверное, просишь о главном, но он советует подождать. И тебе это нетрудно. Но нет ничего убийственнее, когда на мое «почитай, написала тут кое-что» — дрожание челюстей твое: «как приеду, через месяц». Или: «приходи» — а ты: «смогу только после Нового года или когда поменяю работу». Иногда ты могла что-нибудь сказать. Например: — Я не желаю выходить замуж просто так, — и поджать тонкие губы. Дальше мы разговариваем молча. Молча я кричу: — Понимаю, к чему ты клонишь. Небось отлавливаешь в Москве кандидата под видом учебы? — Я ищу подходящего мне человека. — Ищи, ищи. А я не могу таскаться по съемным квартирам. И так намоталась по общагам. И жить в провинции не хочу. Там не пьют только мертвецы! А любовь?.. Разве я не была такой, как ты? Это просто линия горизонта, а на­ род гоняется. Дана, чтоб человек надежды не терял. По пути дети родятся. — Но у меня мама с папой любят друг друга. — Редкие люди. А в основном по городу плавают сгустки неутолимых желаний. Они одуряют, заставляют верить: вот-вот оно, то самое. Начинают сохнуть губы, бухать сердце. Предмет вожделения расхаживает по твоей комнате, будоражит по­ стель, расширяется до размеров неба. Мешает есть, спать. То же самое может по­ вториться и к одному, и к другому. Вранье это. Наутро проходит. Я не хочу изменять мужу. — Может, и не судьба мне замуж... — Успеешь еще, одна работа. Радуйся, что сама себе принадлежишь. Интересно, как успевать станешь в семье. Такая медлительная, плавная... Мо­ жет, и хорошо, ребеночек спокойный будет. А меня несет: — Хотя женщины и свободны, но продолжают биться за мужчин. Их мало. Их терпят годами в браках, с их капризами считаются всерьез. Не хочу так. В принци­ пе, в мужской цивилизации женщина после сорока должна готовиться к отмира­ нию: переключаться на кошек, собак и хобби. Потом вдруг сбиваюсь: — Знаешь, иногда под утро резко проснусь: а ведь умирать придется — так ясно вдруг. Тогда и начинаю понимать. Кажется, будь он, любимый... Дальше слова стали неразборчивы и перешли просто в шелест листьев из от­ крытого окна. Осина быстро перестукивала кругляшами, а береза медленно раска­ чивала длинные пряди. Сколько раз я подползала к телефону с разорванной душой, но ты не понимала: зачем так трепыхаться? Но однажды я увидела хоть одно чувство на твоем лице. Ты обиделась. Пока я писала тебе какую-нибудь рифмованную чушь, вроде: