Сибирские огни, 2007, № 12

ЮЛИЯ ПОПОВА № НЕ БУДЕМ ЗАГАДЫВАТЬ... ников, которых в деревне нет ни у кого, здесь составляют основу всей пищи, и даже добытое на охоте мясо варят в молоке. Разгибаясь, Матрена Семеновна привычно охает и, сев на высокую кровать, заводит длинный рассказ на смеси чалканского с русским о своих болезнях и смертях близких. Только через час нам удается уговорить ее спеть чалканские песни перед каме­ рой и диктофоном: надтреснутый голос Матрены Семеновны, прерывающийся сму­ щенными «ой, забыла уже...», старательно выводит мелодии, постепенно стираю­ щиеся в памяти народа... Обмакивая широкое глухариное крыло в банку с подсахаренным маслом, я по­ крываю блестящим хрустким панцирем уже четвертый противень с горячими бу­ лочками: наша хозяйка, родившаяся в многодетной семье, не умеет готовить чуть- чуть. На полутемной кухне с опасливо трепещущими тенями от свечки, под лепку булочек Инна Олеговна рассказывает о своей жизни: когда-то, как и я, она не попала в питерскую консерваторию, на первом курсе вылетела из нашей, восстанавлива­ лась, меняла тему диплома с ортодоксальной полифонии на этномузыкознание. Сей­ час, объездив почти весь мир, видев тоджинские праздники и непальские шаманские обряды, сидя на чалканской кухне, она говорит, что все в ее жизни сложилось имен­ но так, как хотелось бы... В этот «круглый» дом, как его называют в деревне из-за четырехскатной крыши, мы приходим под вечер в надежде услышать звуки шоора— чалканского охотничь­ его манка. Традиционной охотой живет каждая деревенская семья, но охотничьи обычаи чтут не многие и на настойчивые просьбы поиграть недовольно отшучива­ ются. У крыльца нас встречают три белые собаки, спокойной внушительностью и враждебностью напоминающие волков. Хозяин снисходительно успокаивает: охот­ ничья собака зря лишнего движения не сделает; он и сам нехотя, ворча, соглашается поиграть «зазря», но на каменистом берегу речки, оплетающей струями валуны, под черными кедрами в красноватом отсвете канувшего за горы солнца увлекается потрясающими пронзительной первобытностью звуками, которые извлекает из не­ замысловатой дудочки, перемотанной синей изолентой. Собираются зрители: в не­ доумении приходят собаки, останавливаются возвращающиеся домой коровы, ожив­ ленно галдя, сбегаются дети. Охотник недовольно качает головой— детям лучше бы в городе, где семья жила раньше, но на вопрос о причине переезда снова улыбается: «Тайга сманила». Смешное алтайское «балам», как будто жестяную кружку утопили в бочке с водой, ближе всего к нашему «дитя»: свой— балам, чужой— балам, в колыбелях — балам и на покосе —•балам. Волшебное «балам», и молчаливая при чужих десяти­ летняя Роксана переодевается в старое, берет ведро и возвращается уже с молоком. С утра до вечера из заставленной кастрюлями с простоквашей кухни-предбанника раздаются короткие «баламы», и мы уже привыкли видеть Роксану в неизменном купальнике, весело машущую нам то из-за кустиков окучиваемой картошки, то из маленького огорода, засаженного луком и укропом. По-настоящему трудная жизнь ждет балам в городе, где нужно продолжать обу­ чение в гимназии. Жизнь, в которой вызывает сомнение возможность «мыть» длин­ ные Роксанины волосы, и над ними нависает страшная угроза стрижки. Каждый раз, услышав об этом, Роксана смешно округляет раскосые глаза. Впрочем, от этой жиз­ ни ее отделяют два летних месяца, несколько соток еще не окученной картошки и бесконечные звонкие «балам». Из раскаленного облака белой пыли деревенской дороги мы входим на малень­ кую, стонущую от жара натопленной русской печи, кухню: тетя Шура печет хлеб. В кружевной блузке, невысокая, сохранившая к восьмидесятилетию фигуру и краси­ вые продолговатые ногти шаманка собирает на стол чай, свежий мед и только что поспевший хлеб. «Какая ты стала справная», — тетя Шура, хихикая, щиплет за коленку Инну Олеговну, приезжавшую к ней в первую экспедицию еще студенткой, и за чаем начи­ наются долгие разговоры о прошедших с того времени двадцати годах. Я, присев на пышную цветастую кровать, незаметно засыпаю.