Сибирские огни, 2007, № 12

ЮЛИЯ ПОПОВА НЕ БУДЕМ ЗАГАДЫВАТЬ... 5 Сквозь тишину послеобеденной пары протянуты канаты чужих теплых, сонных мыслей. Сон берет на абордаж ряды одинаковых, неудобных столов; держу оборону, сидя за самым последним из них, не отрывая глаз от слепого снега за окном, почти неподвижно висящего в городском воздухе, словно ночные бабочки в усеченном конусе фонарного света. Сопротивление сну заканчивается позорной, как Тильзитс­ кий мир, сделкой: держу глаза открытыми до конца пары, а потом, слабовольно проигнорировав сосредоточенно шелестящую страницами дореволюционных не­ мецких трудов читалку, на замедлившемся предвечернем метро отступаю в общагу по самой короткой, сугробистой дороге, чтобы заснуть на полпути к кровати. То, за что я вот уже месяц сражаюсь со сном, нельзя назвать серым словом «дела», которое связано с занятиями нужными, но формальными. Меня оглушает многоцветье возможностей, раньше казавшихся принадлежностью чьих-то чужих и интересных жизней. «Подышать одним воздухом с гением», по изящному выраже­ нию проректора, мне удается случайно: по нашим облупленным коридорам время от времени запросто слоняется та или иная мировая знаменитость, по-дружески заскочившая на денек, — мир классических музыкантов очень тесен. На этот раз, зайдя в класс инструментовки, я застаю приятельский чай дирижера Венской оперы и нескольких таких же случайных, как и я, студентов. Дирижер, фланелевый и весе­ лый, рассказывает о раздражительности Булеза, привычках Штокхаузена и бестакт­ ном поведении духовиков Берлинской филармонии. Решительно пропустив какую- то пару, сижу за чаем до конца... Просыпаюсь в непроглядно темные восемь вечера и возвращаюсь в гулкую, принадлежащую только избранным, вечернюю консерваторию. В большой зал, под мерцающие в полутьме трубы органа, за накрытые колбасой, печеньем и чаем сту­ лья, постепенно сползаются терзаемые зачетной неделей энтузиасты новогоднего капустника. В унылом безделье все раздраженно слоняются от закрытого черного рояля до гримерки, пока не приходит преподаватель философии, критик и вдохнови­ тель всех капустников последних десяти лет— Василий Иванович. Девушкам трудно устоять перед его улыбающимися усами, консерваторские мужчины его недолюб­ ливают и за глаза называют клоуном, мне же он напоминает гусара. С приходом Василия Ивановича капустная компания оживляется, и все по оче­ реди подходят тихонько пожаловаться на других: как и за любыми кулисами здесь плетутся коварные интриги, из-за чего участие в капустнике становится еще более захватывающим. Судя по воцарившейся наконец суетливой доброжелательности, каждый одержал маленькую тайную победу. Репетиции последней недели совсем не похожи на капустные посиделки месяц назад, когда все только начиналось, после которых мы довольные расходились, пересказав друг другу последние сплетни, пе­ ремыв кости преподавателям, с усталостью в улыбочных мышцах лица. Теперь мы до раздражения проговариваем приевшиеся и уже кажущиеся глупыми слова, ухо­ дим со сцены и выходим снова, ругаемся, перекусываем, перекуриваем, доучиваем завтрашний зачет. Усиленное шуткотворчество подтачивает чувство юмора, и все, что репетирует­ ся на сцене, уже не кажется смешным. Кроме номера с Лан Ланычем, образ которо­ го в интерпретации Оксаны до сих пор заставляет нас с трагическими от непрерыв­ ного хохота лицами наугад выбегать из зала, чтобы не рассмешить саму Оксану. Лан Ланыч — неизменный персонаж каждого капустника — сибирско-вьетнамский композитор, сухой, маленький, надушенный, шикарный в новом костюме. Как обыч­ но после капустника в своем кабинете, где любая симпатичная девушка всегда может рассчитывать на кофе с дорогим коньяком и конфеты, довольный неугасаю­ щей капустной славой, он будет угощать нас шампанским в честь праздника, назы­ вать нас на своем вьетнамском русском «красивый жьенщьин» и жалеть, что ему уже семьдесят. Разглядев на чтении партитур мои отношения с фортепиано, Лан Ланыч от­ правляет меня в класс Ольги Борисовны, известной выездной пианистки, прекратив­ 68