Сибирские огни, 2007, № 12

— Эх! В такой денек на льду посидеть. На рыбалке. Прелесть! — ликует Шу­ рик. В прихожей Шура скинул полушубок и потрусил на кухню. В условно белой майке и голубой джинсе, он походил на образцового американского заключенного. Хлопнул холодильником и закричал изумленно: — Писец! А ты чо, на диете? В смысле, голодаешь по Полю Брэггу? Вернулся с бокалом и парой яиц на блюдце. Налил, треснул скорлупу о грань. Желток дневным светилом засветился в пиве. Посолив и поперчив красоту, Шурик подошел к старенькому трофейному пианино, вывезенному шустрым дедушкой Писецким из Восточной Пруссии. Оно давно рассохлось, на нем не играли. По бо­ кам клавира красовались тусклые подсвечники. — Не продал? Собирался же, вроде. — Да кому оно? — Писецкий вздохнул. — Ты там же, в оркестре? Надеюсь, на отличном счету? В ноты попадаешь по понедельникам? — Шура, ты наших видишь кого? Шурик, прихлебывая, переместился к книжным полкам. — Давно не видел. Так и живем: работа, дом, работа, дом, больница, клизма, крематорий... Слушай, у нас же скоро это, дата, двадцать лет. Да. Не шутка. Знаешь, я тут хохмочку придумал. Юбилей. Пятидесятилетие выпуска. Три друга-выпускни- ка встают и поют дребезжащими голосами: «Присядем, друзья, перед дальней доро­ гой!..» И все. Занавес. Это как называется? — Мизансцена. — Точно. Писец, ты чо, все эти книги прочитал?.. Вот эту книгу я знаю. Как Эдик негру минет на помойке делал. — Это не Эдик, Шура. Это его... м ... лирический герой. — Герой, говоришь? Да оба защеканцы! Я прямо облевался... И Кант у тебя есть? Ну, Писец, какой ты продуманный. Я бы тоже Канта прочитал, но не хочу. — Шурик, ты тут располагайся, я к матери съезжу, ага? — Какой базар... Слушай, а как там твои-то? — Все ок. Живут в штате Юта. Дочь звонила пару раз, говорит: Таня замуж собралась. — Да иди ты ... За америкоса? — За мексиканца, по-моему... Ну, я пошел. — А ты как? — То есть. — В смысле Тани. — Да нормально. Как отшептала бабушка. — Врешь... Нутром чувствую: врешь!.. Ладно, иди. Денег только оставь мне. На представительские расходы. — Так у тебя же пиво есть. — Ой, не смеши мои глазки, ладно? Я что, у тебя на пиво прошу? Да больше оставь, ты чо!.. Потом Писецкий покупал фрукты и кефир, ехал долго через город, поднимался в кардиологию, говорил с матерью; мать больше обычного вздыхала, просила бе­ речься и каждый день не приезжать. И назад. По окошку автобуса пузырилась синяя шторка. «Что же там колет слева, отдает в лопатку, и чужеет левая рука? — мнительничал Писецкий. — Если здесь сейчас отойдет проводочек, исчезнет боль, не будет ничего — это лучше, чем стать слюня­ вым парализованным идиотом, с погасшим сознанием, обрубком неподвижным, куском серого чугуна, обузой... Обузой кому? Дежурной санитарке?..» От остановки надо через сквер, где гулял когда-то с маленькой дочерью: и горка осталась, и та же скрипит карусель. «Дочь, — вспомнил Писецкий, — упала с нее и заплакала, как Таня, так же носик задрожал... И горел свет на четвертом этаже, в доме, где не было счастья. Любовь не равняется счастью...» АНАТОЛИЙ ЕЛИНСКИЙ ДВА ДЕСЯТКА ПЯТАКОВ