Сибирские огни, 2007, № 12

Мой дом в Каракане — мой терем, скворечник, ларек, Любимый на все эти годы, больной и знакомый, Что дождь напролет охранял от забот и тревог, Что день без дождя тосковал горожанин бездомный. Стой, мокрое пугало, стой, стой, лачуга, — стоять... Еще я живой, я еще не напился из бочки. А дождь говорит и не может никак перестать, И звезды мерцают в жемчужной его оболочке. 4 . * * * дым потолпился подле потолка и вытек в приоткрытое оконце... курящий гость поглядывал на солнце, как медленно оно под облака просачивалось, вторник на закате был холоден, заречное село подрагивало и к воде текло... и долгое, как песнь о Гайавате, тянулось разговора полотно: о смерти, о разлуке, о расплате... о женщине венгерской в красном платье, забытой и разлюбленной давно, и, между тем, о брошенной жене, о сыне лет четырнадцати, горстью гость воздух черпал, и кивали гостю прокуренные тени на стене; на скатерти лежащая рука темнела, не касаясь портсигара, взирать на череп бритого мадьяра не тоже ли, что чётная тоска в другом обличье, только в час нечётный, как будто ясный день, но всенелётный, налитая пощечиной щека была густа, как Чонтвари палитра, и угро-финнов здесь и вдалеке коробчатый язык сползал к реке предельно грубо и раздельно-слитно. 31 СТАНИСЛАВ МИХАЙЛОВ g f t Щ ДОМ В КАРАКАНЕ