Сибирские огни, 2007, № 10

вдруг начинает бояться мысли, как бы очер­ ченный им круг, в котором были дед Михаил, отец Иван, дед Гриша и др., не стал бы но­ вым тупиком. И тогда поиск подлинного вы­ хода был бы отложен еще на поколение — до рождения следующего Ивана Ивановича, его сына. Бесконечные скитания между севером, родительским домом с палисадником и по­ лузаброшенными таежными поселками на­ граждают героя рассказа «Сиреневый пали­ садник» серьезной болезнью ног. «Атрофия плюсны» предполагает «покой, лишенный нагрузок», но вечный странник, он уже не может остановиться, не может обойтись без дикой природы, лечащей и калечащей. Тогда один из таких таежных людей ставит ему дру­ гой диагноз — «временный человек», «вез­ де временный». Но что делать, если «вид на жительство и прописка сердца» постоянно не совпадают? Если нет ни входа, ни выхода? В такой ситуации может оказаться и тот, кто, как будто бы, нашел и «жительство» и «прописку». Но любовь у героини рассказа «Как под горкой, под горой», сельского вра­ ча Галины к главврачу больницы Жукову безответна. Ей дано искусство исцелять боль­ ных телесно, тогда как Жуков хворает иным — деревенским чудачеством, тратя себя на нелепые выходки. И только вера в то, что «в стенах больницы, на которую пошел кирпич от церкви и колокольни... остался жить от­ звук старого урлинского колокола», каким- то чудом сохраняет ее любовь. Галина со­ знает себя «хранительницей бесценной тай­ ны», которую поручил ей Жуков и который, согласно этой «колокольной» логике, должен обязательно вернуться на свою малую ро­ дину. И, конечно, к Галине, оказывающейся, таким образом, больше, чем просто женщи­ на и просто врач. Она — тот выход Жукова из географических и душевных тупиков, ко­ торым писатель мечтает наградить каждого из своих героев. Знаки и символы подлинно человечес­ кого и таинственно предметного, вещного А. Кирилину свойственно иногда преувеличи­ вать в символизм. Как это происходит, на­ пример, в рассказе «Возвращение», где об­ ратный путь деревенскому шоферу Ивану преграждает обрушившийся на горную до­ рогу скалистый козырек, прозванный Вися­ чим камнем. Преграда на наезженном пути становится для героя поводом задуматься над своими отношениями с женой и началь­ ственным родственником Михаилом. Растас­ кивая тросом булыжники, Иван словно ос­ вобождается от своих самых дремучих мыс­ лей. Наградой ему оказалась освобожденная от камней дорога домой и от подозрений в измене — жена: он видит из укрытия, что идет она не к Михаилу, а в пекарню за свеже­ испеченным хлебом. Так «камни» ревности и вечных попреков совсем по-библейски превращаются в «хлеб» любви к жене. Ибо любовь — это всегда выход, свобода от «ока­ менения» мыслей и чувств. Рассказ о «старых», вечных чувствах и «новой», временной их оболочке так сим­ волически и называется «Новый дом, ста­ рые вещи». Главный символ тут — кран с грейфером (ковш, приспособленный для сбора речного песка под водой), на котором работает герой рассказа Павел. Мастерства от него в этом деле требовалось немного, так как «угол поворота» его крана был не­ широким — «градусов сорок, не больше — это и есть обзор Павла за весь день». Таков же и его жизненный «обзор»: только в мо­ мент переезда на новую квартиру он пони­ мает, что Евгения, их скандальная соседка по коммуналке, была им необходима как воп­ лощение беспощадной правды. «Трамвай о двух рельсах» и «медуза головастая» — это и есть Павел со своим узким «обзором». Вот и жена, которая должна была обрадоваться избавлению от хамки, нелогично бросается ей на шею, понимая: дом у них будет новый, но старые «вещи», вроде соседки-«оракула» важнее. Этот невинный символизм, атмосфера какого-то слишком серьезного отношения к миру незаметных, обычных людей и вещей, кажется иногда чрезмерной. Героям ранне­ го А. Кирилина больше бы «легкого дыха­ ния», свободы бы им и простора, времени и места. Писатель понимает, что надо дать сво­ им героям больше пожить в произведении, освободить от дамокловых мечей экзистен­ циального, по сути, выбора и выхода, «вися­ чих камней» подозрений и комплексов. Эту миссию и призваны выполнить повести — самый «кирилинский» жанр. Первые повес­ ти писателя еще напоминают большие рас­ сказы. Но образы героев в них уже более чет­ ки и внятны, не ограниченные однозначнос­ тью амплуа и стандартностью ситуации («чу­ дак», «неудачник», «неразделенная любовь» и т.д.), освобожденные от давления среды, под­ талкивающей к выходу любой ценой. Героем повести «Чужая игра» А. Кирилин делает хоккеиста, подростка, для которого спорт — это все. Фомин видит в нем средство для осоз­ нания себя и других, «я» и «ты», мира в це­ лом. Самый молодой в команде, он уже от­ личается «постоянной уверенностью в себе, необычной твердостью характера», за что получает прозвище «Нахал». Он и «всякие