Сибирские огни, 2006, № 6

Зима. Огромная, просторная зима. Деревьев громкий треск звучит, как канонада. Глубокий мрак ночей выводит терема Сверкающих снегов над выступами сада. В оттенках грифеля клубится ворох туч, И звезды, пробиваясь посредине, Свой синеватый движущийся луч Едва влачат по ледяной пустыне. Но лишь заря прорежет небосклон И встанет солнце, как, подобно чуду, Свет тысячи огней возникнет отовсюду, Частицами снегов в пространство отражен. И вот другая картина: «...ступив ногой на солончак, / Стоит верблюд, Ассаргадон пустыни, / Дитя печали, гнева и гордыни, / С тысячелетней тяжестью в очах. / Косматый лебедь каменного века, / Он плачет так, что слушать нету сил, / Как будто он, скиталец и калека, / Вкусив пространства, счастья не вкусил. / Закинув темя за прегтел земной. / Он медленно ворочает глазами, / И тамариск, обрызганный слезами, / Шумит пред ним серебряной волной». Таков масштаб пространственных воз­ зрений поэта, тесно связанных с эпическим началом его творчества. Эпос в поэтике За­ болоцкого не только пространен и безграни­ чен, но и дистанцирован от событий (во вре­ мени и пространстве), внешних по отноше­ нию к автору. Заболоцкому нередко стави­ лась в вину подобная дистанциированность в его лирике. Вот что пишет Г.Д. Гачев по поводу эпической дистанции «беспристрас- но мною — Г.К.): «Ему нужно амортизиро­ вать, сделать незаметным тот нокаут живой жизни, который он производит уже тем од­ ним, что заставляет ее стать пред взором со­ знания, т.е. переплавляет жизнь в движение и связь мыслительных представлений, поня­ тий и т.д., у которых уже своя логика, отлич­ ная от закономерностей самой жизни. Пере­ ливая жизнь в представление, эпос как раз субъективирует ее». А «хваленая «объектив­ ность» эпоса есть попятный, возвратный ход сознания после того, как оно уже произвело искажение и насилие над жизнью пес plus ultra (дальше некуда), — дерзнув всю ее ос­ воить, т.е. пропитать собой, сознанием, его формами — представлениями, образами, понятиями и т.д.». «Жизнь в форме самой жизни» — вот необходимая задача эпичес­ кой формы; следовательно, вполне есте­ ственной представляется такая «холодность» поэта с философско-эпическими взглядами, поэта, эпопейно осмысляющего мир, какую демонстрируют, как кажется многим, его лирические произведения. Например, «Са- гурамо»: И днем, над работой склоняясь, И ночью, проснувшись в постели, Я слышал, как, в окна врываясь, Холодные струи звенели. И мир превращался в огромный Певучий источник величья, И песней его изумленный, Хотел его тайну постичь я.... Или «Север», «Седов», «Зима» и т.д. и т.п. Список можно продолжить, и каждый читатель внесет в него свои представления вместе с названиями стихотворений. Но вот стихотворение 1928 г. — «Руки». Пером спокойным вам не передать, Что чувствует сегодня сердце, роясь В глубинах тела моего. Стою один — опущенный по пояс В большое горе. Горе, как вода, Течет вокруг; как темная звезда — Стоит над головой. Просторное, большое — Оно отяготело навсегда, — Большая темная вода. Возьму крупицами разбросанное счастье, Переломлю два лучика звезды, У девушки лицо перецелую, Переболею до конца искусство, Всегда один, — я сохраню мою Простую жизнь. Но почему она, Она меня переболеть не хочет? И каждый час, и каждый миг Сознанья открывается родник: У жизни два крыла, и каждое из них Едва касается трудов моих. Они летят — распахнуты, далече, Ночуют на холодных площадях, Наутро бьются в окна учреждений, В заводские летают корпуса, — И вот — теплом обвеянные лица Готовы на работе слиться. Мне кажется тогда: Какая жизнь! И неужели это так и нужно, Чтоб в отдаленье жил писатель И вечно неудобный, как ребенок? Я говорю себе: не может быть, И должен я совсем иначе жить. Не может быть! И жарок лет минут, И длится ожиданье, И тонкие часы поют, И вечер опустился на ладони, И вот я увидал большие руки — Они росли всегда со мной, Чуть розоватые и выпуклые, и в морщинках, 172