Сибирские огни, 2005, № 12

ВАСИЛИЙ СТРАДЫМОВ ЧЕРЕМИСИН КЛЮЧ товарищу Шестакову и канцеляристу Сизову, в присутствие ходил мало, «то за тем и совершенной исполнительной строгости и должного ж понуждения в исправле­ нии означенных дел употребить был невозможен... За всем тем не отчаянным себя вовсе от здешнего места нахожю и не без должности ж признаю о упущенном». Далее он указывает на важность « государственных и общенародных дел (то естьмирских)» и добавляет: «я себя совершенным примером представить немогу». Он пишет, что оставляет свои « черные » (то есть черновые) определения и представ­ ления и просит закончить начатые дела. «А ежель в присутствующих ныне в илим­ ской канцелярии онаго искуства не найдется, то хотя бы определеннее ираспоря- жениев, при мнеучиненных, не нарушить ». Эта просьба заканчивается предупреждением: «А ежель мало что поступлено будет теми (управителями), развратно моим распоряжениям и установлениям, то поселяне жалобу свою за моим ходатайством произвесть не оставят, кото­ рые, как вижю, меня недостойного, ныне с током слез своих и з жалением сердец в Якуцк препровождают. Разсудите ж по такому искреннему изъявлению их ко мне усердия, могу ль впредь в непопечении моем тех оставить ». Он предупредил илимских управителей, что поддержит « сограждан иуездных жителей », если они будут жаловаться на своих начальников, нарушающих установ­ ления воеводы Черемисинова. Ларион не хотел терять связей с народом, и наделся на поддержку его в своих начинаниях, прерванных в самом разгаре. В Яндинске первым прочитал послание воеводы писчик Гошка Безродных, и грусть-тоска навалилась на него. Уехал в дальний край друг детства, тот, кто связывал его с рекой Исетью, родными местами, и помог стать свободным крестьянином. Утешало только то, что Ларион отлучился временно и сердечно простился с наро­ дом, а значит, и с ним, Гошкой Шергиным, по-теперешнему Безродных. Придя домой, задал коню овса, тот стал сосредоточенно хрумкать. — Осиротели мы, Мухортик... Уехал Ларчо... И никто из людей не увидел, что к «току слез» поселян прибавилась еще одна, по-мужски скупая слезинка... Досадливо сморщившись, Фекла обратилась к хозяину: — Ларион Михайлович. Как же вы поедете в Якуцк с Ариной Дмитриевной, она же брюхатая. В дороге всяко может быть. Оставьте меня с ней в Илимске или от­ правьте ее к матери. Я уже ей говорила: «Оставайся, будешь не клятая и не мятая... Дорога-то шибко тяжелая...» Ларион понуро кивал головой: — Да, да. Я поговорю с Аринкой. Он представил, что жена живет в родной Усть-Иленге, покорилась судьбе, горю­ ет в избушке, занесенной снегом, видит в окно застывшую тайгу, пустынную Лену, седой Чанкаган. И сердце Лариона прониклось жалостью к жене. Лучше ей остаться в Илимске. Вечером, когда готовились ко сну, сдержанно сказал жене: — Ехать тебе рискованно. Останешься в Илимске с Феклой и Санжибом. Распуская перед зеркалом прическу, Аринка молчит, болезненно сдвинув бро­ ви; опухшие губы ее — в строгом жемочке. «Что теперь поделаешь? Как решишь, так и будет», — казалось, говорило ее лицо. У них последняя ночь перед Ларионо­ вым отъездом. — Давай спать, — обнимает ее муж, намаявшийся за день. Но Аринке не до сна. Чувство недоумения и растерянности от предстоящей разлуки с мужем не покидает ее. Вспоминает, как тосковала, поджидая мужа из поездки в Кочергину. И вновь Ларион обрекает ее на разлуку. Но разве мог он отказаться от Якутска? Живя с ним, она осознала, что служит он ревностно обществу, не только малому крестьянскому обществу, знакомому ей по Усть-Иленге, не только жителям уезда, но и более высшему обществу, которое составляет народ российский и воплощено в имени государыни. Всегда думает о благе общем, стремится поступать по правде, оберегает обиженных. А впереди ждут его дела якутские, неимоверно запутанные, и он отдастся им целиком, без всякой корысти и оглядки на здоровье, подорванное в ледяной купели. 82 Может статься, что и ребенок родится без него.