Сибирские огни, 2005, № 12

МИХАИЛ ЧВАНОВ ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ границу между Алжиром и Марокко. Потом он, по пути в Прагу, куда пробивался с мечтой поступить в основанный там изгнанниками Русский университет, будет стро­ ить водопровод в Афинах, канализацию в Стамбуле, железную дорогу в Болгарии. Свернул в Югославию, чтобы на время приютиться у своего бывшего фронтового друга, осевшего в этом Ключе; друг скоро умер от старых фронтовых ран, а он, женившись на его вдове-невесте, полурусской-полусербке навсегда осел в Ключе. Что поразительно, его сын так и не стал сербом, умер раньше времени с тоской по России, которой никогда не видел. Иван почему-то испытывал чувство родства с этим прапорщиком, прошедшим страшный путь унижений и страданий и легшим в землю Югославии. Его сербская внучка говорила, что до них не так давно дошли сведения, что одному из его братьев, как выяснилось, оставшихся в России, в Великую Отечественную войну было по­ смертно присвоено звание Героя Советского Союза, второй в гражданскую войну был расстрелян красными. А порой Ивану казалось, хотя он не верил в перевопло­ щение душ, что этот прапорщик— он сам в прежней жизни. Иначе: почему именно он так запал в его память, ведь у Ивана самого было немало родственников с не менее суровой, в том числе зарубежной судьбой? Только ли потому, что было много общего в их офицерской судьбе? Только тот был юн, и впереди у него была пусть суровая, но долгая жизнь, в том числе и любовь и семья, а он, Иван, был на пороге старости, и впереди у него ничего и никого не было. Чем дальше, тем чаще он заду­ мывался, как будет доживать свою непутевую жизнь, когда уйдет здоровье, и он разом посыплется, как старая латаная машина. Перспектива доживания в каком- нибудь доме престарелых была для него страшнее могилы, это уж лучше пулю в лоб. Иван все чаще подумывал о монастыре. Это, может, был бы лучший выход. Но, чтобы уходить в монастырь, как минимум, нужно веровать. И чем безнадежнее вырисовывалось будущее, все чаще и настойчивее к нему приходила мысль: поехать в Сербию, хотя, наверное, сегодня не было в мире страны, кроме, может, Америки, куда бы ему ни при каких обстоятельствах не хотелось ехать. И потому что он потерпел там свое последнее поражение— и как солдат, и как русский. Но, главное, потому что его жертва и надежда, как и многих тысяч других русских, воевавших и не воевавших в Югославии, оказалась напрасной: он пришел к страшно­ му выводу, что сербы, как и русские, или, точнее сказать, как часть когда-то единого древнерусского народа, не оправдали своего исторического, а значит, божественно­ го предназначения. Да, сербы оказались одни в войне с Америкой и с так называе­ мым мировым сообществом, да, их предали, но когда они за тридцать американских сребреников сдали президента Милошевича, Иван только плюнул себе под ноги... Меньше всего на свете ему хотелось ехать в Югославию. Впрочем, теперь уже не было такой страны, волна внутреннего, разрушительного распада, когда чужие кажутся ближе родных, продолжала катиться по славянскому миру, вместо Югосла­ вии на карте теперь были эфемерные Сербия и Черногория, у которых даже валюты были разные. Впрочем, на месте бывшей России были теперь тоже три не находящих общего языка и вроде бы с разными народами государства: так называемая Россий­ ская Федерация, Белоруссия и «незалежна» Украина. Меньше всего ему хотелось ехать в Югославию, но там жил единственный теперь на планете человек, которому он, возможно, еще был нужен, и перед которым он испытывал смертельную вину. Он наверняка знал, что эта поездка, кроме последнего жизненного поражения, ему ничего не принесет. Но, может, ему подспудно хотелось распрощаться с после­ дней иллюзией, чтобы потом принять окончательное решение, как жить или вообще не жить дальше. Прежде чем решиться на поездку, он несколько раз попробовал позвонить в маленький сербский городок. Но в ответ были длинные гудки, словно там никто не брал трубку. Он написал письмо— одно, второе, но ответа не получил. Попытаться лететь прямо в Сербию, в Белград, он не решился. Он не без оснований предполагал, что новые сербские власти визу ему не дадут, а если и дадут, то, может, для того, чтобы заманить в западню, а потом арестовать как наемника или пособника того же Милошевича, к которому до выдачи его Гаагскому трибуналу Иван не испы­ тывал особых симпатий, более того, считал его во многом виноватым в трагедии Югославии. Но зауважал, когда увидел, как мужественно тот держится на этом сво­ лочном трибунале с полусумасшедшей бабой-прокурором.