Сибирские огни, 2005, № 12

КНИЖНАЯ ПОЛКА «НАТУРА, ПРИРОДА, СУДЬБА...» Мерзликин Л.С. Избранное. Стихотво­ рения. Поэмы. Барнаул, 2005 (библио­ тека журнала «Алтай»). Леонид Мерзликин первый из алтайс­ ких поэтов, кто протаптывал дорожку в Ли­ тературный институт на Тверском бульваре. Столица приняла его, заметила, а руководи­ тель поэтического семинара, в котором за­ нимался русский паренек с Алтая, поэт Лев Ошанин, даже возил Мерзликина на смот­ рины в станицу Вешенскую к живому клас­ сику Михаилу Александровичу Шолохову. По сути, российский литературный мир при­ нял Мерзликина с первой заявки, а Москва даже раскрывала объятья, чтобы приголу­ бить и оставить при себе. Но Мерзликин вернулся на Алтай. Однако же и в Москве, где учат на писа­ теля, еще долго горяч был мерзликинский след. И кто бы ни возвращался из столицы: Гущин ли Евгений, Коля Черкасов или Воло­ дя Башунов — а это разное и протяженное время! — все еще в разговорах вновь и вновь вспыхивало: «Мерзликину москвичи приве­ ты шлют...» Да, не у каждого студента Литинститута в те поры появлялись стихи в журнале «Юность» и далеко не у всякого дип­ ломная работа превращалась в книгу стихов. И очень рано — после института сразу — Леонид Семенович поиронизировал над приемом его в Союз писателей: Я дожился до поэта, Узаконили в Москве. Думаю, что прежде чем произошло это столичное узаконивание, стихи Мерзликина узаконили в сердце своем многие его земля­ ки здесь, на Алтае. Пожалуй, последнюю чет­ верть минувшего века для Алтая имя Леони­ да Мерзликина было как имя-восклицание. Заходит речь о поэтах из российских горо­ дов, называют безошибочно: Воронеж — Владимир Гордейчев, Иркутск — Анатолий Преловский, Томск — Василий Казанцев, Вологда — Николай Рубцов... А дойдет черед до Алтая — восклицание: Мерзликин! ...В те годы, когда в уши и в души рос­ сийского слушателя всесоюзное радио ежед­ невно вливало слова о том, что зашумели, загудели провода и мы такого не видали ни­ когда или утверждало лукаво: «И все вокруг колхозное, и все вокруг мое», Мерзликин жил иной внутренней жизнью. Он открывал ее неожиданную для себя и для читателя. В этом был акт сотворчества, когда и читатель и поэт совидят жизнь не в парадных нарядах, а повседневно-вечную: Лица коснулся мокрый лист И отлетел куда-то тут же Под заунывный ветра свист Порою, чувствуется глубже. Вдруг невзначай в себе самом В душе своей найдешь местечко, Где, как ни странно, этот дом, И тополина, и крылечко. Дом, как центр окрестного мира в сти­ хах Леонида Мерзликина — образ стержне­ вой, он всегда ясно видится сквозь поэтичес­ кое восприятие. Из дома и к дому ведут и стекаются к нему все земные пути. Даже уснувшему космонавту видится во сне до­ рога — «И по этой дороге \ Едет кто-то на телеге \ И поет о близком доме, \ О жене и о ночлеге». Дом, как центр мирозданья и как символ Родины проходит многомерно, по­ жалуй, через все творчество поэта. В род­ ных стенах сотворяется радость встречи, дом овеян памятью детства. И вот по прошествии времен из глубины житейского прибежища взирает на мир человек преклонных лет и ему уже видны не сами огни, а только отблески... Но и до этих печальных дней, — ведь угасает жизнь одинокого человека, — жив неистре­ бимо в поэте зов родины. Это состояние раз- драя и разорванности, когда прихлынувшая в город деревня грустит по родине — примета времени для поэтов мерзликинской поры. Но именно у него сказано чисто, с ребячьей не­ посредственностью и честностью: Березы по кромочке поля Сквозную раскинули вязь... Поедем на родину, Коля, Она нас давно заждалась. Здесь можно было бы еще раз напом­ нить, что у Мерзликина мысль и чувство неразделимо возникают из пейзажа, кабы ни одна малость — не написано здесь с боль­ шой буквы слово «Родина». Здесь, наверня­ ка, сработало предостерегающее от лживой помпезности чувство мерзликинской дели­ катности и внутреннего такта, и тем более — речь идет о самом заветном. В свое время Александр Трифонович Твардовский ввел в наш язык это нежное и бережное определе­ ние — «малая родина», как средоточие на­ чальной жизни человека, его исток. И без 212