Сибирские огни, 2005, № 12

— «Россия» («Жена моя») — «народ». «Две­ надцать», таким образом, не количество, а числовой символ нового советского бога. 2. Сумятица Впрочем, «Двенадцати» традиционно придают значение большее, чем оно долж­ но бы иметь в поэзии А. Блока. Эта поэма — не более чем итог творчества, подведенный поэтом сразу же после Октября. И сам ее текст — не более чем репортаж, передан­ ный словами только из-за отсутствия аудио­ визуальной техники в то время: диктофонов, телекамер («музыку революции» надо пе­ редавать адекватными способами!). Не зря «Двенадцать» первоначально напечатаны в газете и поэт скоро о своем уличном детище предпочитал не вспоминать. Да и революций в жизни и творчестве А. Блока было много, чтобы придавать та­ кое значение одной из них. Может быть, как раз двенадцать. Половину можно попробо­ вать перечислить: Издание рукописного шах- матовского журнала 1894 - 97 годов, серьез­ ное увлечение театром 1895 - 99 годов, зна­ комство с JI. Менделеевой 1898 - 02 годов, знакомство с Вл. Соловьевым и его поэзией 1900 - 01 годов, женитьба на «Прекрасной Даме» в 1903 году, выход сборника «Стихи о Прекрасной Даме» в 1904 году, «Балаган­ чик» и конфликт с соратниками-символис- тами в 1906 году. Ряд этих значительных событий в его жизни приводит к подлинной революции и в его творчестве, и в русской поэзии в целом, совпадая с первой русской революцией. На­ роднически «кающийся дворянин», дека­ дент-индивидуалист, струве-бердяевский «легальный марксист», соловьевец-софиа- нец, человекобог или богочеловек, «инте­ риндивидуал» (А. Белый) или интернацио­ налист, а может быть, «мистический анар­ хист»? Все бурлило и варилось тогда в котле закипающей революции. Любая идея в лю­ бой сфере — социальной, философской, религиозной, литературной — была чревата революцией. А. Блоку увиделось другое: не котел, а балаган, которому уменьшительный «-чик» добавил легкомыслие театральности. Не ре­ волюция, а игра, не кровь, а сок, не глубина, а самая пошлая, нарисованная на бумаге поверхностность. Такая революция, при ко­ торой вчерашние декаденты К. Бальмонт, В. Брюсов, Н. Минский, Тэффи, Саша Черный и будущие «сатириконцы» печатаются в большевистских изданиях, может вызвать только разочарование. Слишком общ и не­ ясен посыл, слишком грандиозна цель и чрез­ вычайно неясен бог этой революции. Выше, небеснее, святее, многоиспостаснее он Бога церковного, православного или ниже, зем- нее, определеннее его лик — решить было невозможно. Что и говорить, если даже сан и пол божества не различим: София-Бого- матерь (по Мережковскому-Гиппиус), Не­ знакомка или даже андрогин? Это напряжение и хаос сумятицы пер­ вой русской революции А. Белый выразил в своем «Петербурге», романе, начинающем­ ся с 1905 года и с бомбы террориста Дудки- на. Он углубил революцию от бомбы до кос­ могонии, от Медного Всадника до Христа. Но тут же и усомнился: углубил или обес­ смыслил, разгадал или запутал? 1905 год, по А. Белому, завязал в один клубок (символ!) ВСЕ проблемы той эпохи. Блок там почему- то оказался в маске военного-офицера Сер­ гея Сергеевича Лихутина; он здесь лишь об­ манутый муж своей недалекой жены Софьи (!). Между тем именно 1905 год сделал А. Блока знаменитым: первая книга стихов, как нарочно, помечена этим знаковым годом (вместо подлинного 1904-го). Так Прекрасная Дама оказалась революционер­ кой. Но больше нравилось в ней другое. Так, недолгий друг поэта Сергей Соловьев писал: «... Я не видал книги такой цельной и строй­ ной. Она вкусна с начала и до конца, и от нее не получается никакого осадка, как от Брюсо­ ва. И, знаешь что: она производит впечатле­ ние прямо христианское и потому противо­ положное Брюсову...»(31 октября 1904 года). 3. Брюсов С. Соловьев будто сглазил. Именно Брю­ сов, откровенный спирит и оккультист, сме­ явшийся вместе с Бальмонтом над Христом (см. его дневники), стал тем, кто совлечет А. Блока с его небесного пути на землю, под­ вигнет к «низким», телесным краскам, те­ мам, героям. Тому, что Прекрасная Дама передаст эстафету ресторанной Незнакомке тоже во многом повинен В. Брюсов. Восторг А. Блока от его «Urbi et orbi» (1903), заста­ вивший назвать Брюсова своим учителем, длился года полтора. Но его демонический яд воздействовал еще дольше. И, возможно, эти слова из рецензии В. Брюсова побудили А. Блока к поэтическому перевороту: «Блок бесспорно маленький maitre в нашей поэзии. Но все новое, что напишет Блок, в лучшем случае развивают его ранние произведе­ ния... Блок списывает сам у себя, повторяя раз удавшиеся приемы, раз найденные об­ разы... Хотелось бы ошибиться..., верить, что Блоку еще суждены новые откровения, новые пути». И А. Блок дерзает вступить на этот но­ вый для него «брюсовский» путь. Тема го­ рода, вернее жуткого «Урби» вместо усадеб­ но-дворянского Шахматова прямо-таки ды­ 194