Сибирские огни, 2005, № 12

за километр, и все было только по щиколотки, в крайнем случае — по колени, лишь резче пахло соленой водою, водорослями и... далью. В ненастье же или просто при облачном небе мы располагались где-нибудь на полянке под деревом, и я доставал из-за пазухи свою заветную, потертую и пропи­ танную потом тетрадку. Осень золотая, Спутницамечты, Из какого края Прилетела ты? - взволнованно читал я очередной свой опус, еще не осознавая тогда, что никакой я не стихотворец и это вовсе не поэзия, но всего лишь красивая чепуха, а Колька чуть не плакал, записывал все на бумажку и слал письмами в Москву своей Валентине. Много позже, когда у меня в столице выйдет солидный прозаический сборник, Колька каким-то одному ему ведомым нюхом наткнется на него и тут же, безо всяких заявок, просто так, на радостях отправит мне в Красноярск целую дюжину экземпля­ ров, ровно столько, сколько войдет в стандартный фанерный ящик, предназначенный для посылок. Я же нагребу в подобный ящик каленых кедровых орешков и пошлю в гостинец двум его прелестным дочуркам, которых увижу на присланной фотогра­ фии вместе с заматеревшим Николахой и его миловидной супругой... После тревожных мытарств на учениях полигон с его неторопливой, размерен­ ной жизнью показался, как всегда, всем нам чуть ли не раем. Никаких тебе побудок, среди ненастья и ночи, никаких рукопашных атак в узких поймах ручьев между со­ пок, никаких полукилометровых, тасканий ЗИПов на отнюдь не могучих плечах, ни­ каких усталых засыпаний едва ли не в лужах. Вертись себе часами на пушке, лови в окуляры дальномера пролетающие в вышине самолеты да конус. Ожидая собственной очереди, смотри, как стреляют орудия других частей и подразделений. Стреляли однако не ежедневно. То погода не позволяла, то у авиаторов возника­ ли проблемы. Врать я не люблю, да и не умею, честно сказать, но то что слышал, то слышал. Не всякие летчики и не всегда соглашались становиться мишенью, таская над полигоном свой конус. Километр, отделяющий его от штурмовика, конечно, расстояние довольно приличное, но что для зенитчиков километр... Свободного времени вне дежурств было довольно прилично, особенно вечера­ ми, и почти каждый из них мы ходили в кино, которое показывали под открытым небом: на склоне одной из сопок был устроен самый настоящий амфитеатр. Развле­ кались, как могли, и в часы службы. Например, по малости такой войсковой едини­ цы, как дивизион, сугубо офицерскую обязанность дежурного по кухне приходи­ лось исполнять нам, сержантам, и когда доводилось у котлов командовать мне, я — грешник — давал распоряжение повару бухнуть в один из них лишнее ведерко воды и одаривал всех своих корешков компотом от пуза. Зато уж и мне, большому люби­ телю жидкой армейской гороховой кашки, когда случалась эта кашка в меню, — лич­ но! в палатку! — приносили ее полнехонький до краев котелок. Часто бегали в пере­ движные армейские магазины посмотреть на очередной привезенный товар. Дело в том, что мы, восемь батарейных сержантов, получавшие не по трояку, как рядовые, а по десятке, помкомвзводы и того больше — по двенадцать с полтиной, сочинили некий союз и ежемесячно в складчину должны были покупать кому-то часы. На этот раз очередь подступила моя, поэтому я так хорошо и запомнил эти полигонные хождения по торговым палаткам. И еще одно очень сильно запомнил. Рассказываю это не из хвастовства, а потому что шибко уж событие меня по­ трясло. В неурочное время надо было что-то срочно куда-то перевезти на старшинской полуторке, и Ащеулов, как всегда с налету, поймав трех первых попавшихся парень­ ков из наших, коренных, ибо с запасниками он вообще якшаться остерегался, и при­ казал им следовать за собой. Те воспротивились: мол, за нами очередных нарядов не числится. Старшина по привычке ко мне: «Сержант Волокитин! Немедленно разбе­ рись со своими разболтавшимися комсомолятами!» Я вышел из палатки, посмотрел на угрюмых ребят, посоветовал: «Не валяйте дурака, а!» — и, вернувшись снова под полог, услышал сперва топот ног, а через мгновение голос: «А вот хрен бы я поехал назло Ащеулову, если бы не уважал Волокитина!» Жизнь доживаю, а приятнее этой пламенной речи в отношении себя не слыхивал и — увы! — уже вряд ли услышу.